На самом деле ничего «плохого» с нами не происходит.
Но опытное переживание погруженности в мир
и принадлежности к нему способно кого угодно потрясти до
основания и привести в замешательство.
В ответ на бескомпромиссное совершенство
проявленной реальности в нас могут пробудиться чувства незащищенности,
уязвимости, неполноты, несоответствия или потерянности'.
Поэтому большинство религий скорее проповедуют уход от мира, чем
призывают к проникновению в сущность этого потрясения и замешательства.
Но на самом деле в природе нашего мира нет ничего «дурного» или «неправильного». Нет ничего «дурного» и нашем чувственном восприятии.
С точки зрения дзогчена ни в чем нет ничего дурного: все
сущее как оно есть — совершенно. Но откуда, в таком случае, берется это
ощущение «неправильности»? Что это за чувство неполноты и каково его происхождение?
Пытаясь установить, что же «не так с окружающим миром, с нашим телом или
с полем нашего восприятия, мы можем обозначить эту «неправильность» лишь в соотнесении с неким ощущением «правильности».
Для этого необходимо некое беспроблемное или утопическое представление
о том, «как все должно обстоять на самом деле».
На первый взгляд может показаться, что подобная утопия должна
заключать в себе некий намек на просветление... однако в своих
представлениях об утопии мы, как правило, отвергаем реальность нашего
истинного положении, а следовательно, создаем всего лишь очередную дуалистическую конструкцию.
Дуалистической она оказывается потому , что в ходе ее построения мы
проецируем на реальность теоретическую схему разделения на «чистое» и «нечистое».
Но возможен и другой подход к пониманию реальности. Выйдя за пределы
противоположностей — таких, как грех и святость, мирское и священное, боль
и отсутствие боли, невежество и знание, путаница и ясность, сансара и
нирвана, мы сможем уловить образ нашей ситуации, реальность которой пребывает вне поляризованных параметров.
Если просто молча наблюдать ...
воспринимаемое нами окружение, сможем ли мы сказать, что в нем чего-либо
не хватает? Чем еще оно должно обладать, кроме того, чем оно является!
И если мы заглянем в самих себя в поисках того, чего может не хватать нам, — удастся ли нам прояснить сущность этой «недостачи»?
Чем еще должны мы обладать , кроме того, чем мы являемся?
Что это за чувство «неполноты»? Откуда оно берется, если
мы не можем обнаружить для него никакого основания? Вопросы эти могут
показаться странными, но на самом деле они помогут нам глубже понять значение слова дзогчен — «несотворенная самосущая полнота».
Опыт погруженности в мир и принадлежности к нему и впрямь потрясает и вводит в замешательство.
Но быть может, существует способ перевести это переживание в
иной, более широкий план, в котором замешательство преобразится в изумление и восхищение чудом?
Испокон веков вдохновенные мыслители пытались подступиться к вопросу о природе бытия.
Но ни одна философская система, ни одна мистическая космология, с точки
зрения большинства людей, так и не ответила на этот вопрос. Нельзя утверждать, что ответ на него обязательно должен существовать.
Но нельзя в утверждать , что ответа нет.
Можно утверждать лишь, что мы желаем узнать его, поскольку вопрос о
погруженности в мир и принадлежности к нему — вопрос прилипчивый и опасный.
Иногда эта опасность сладка, как мед на лезвии клинка. Лизнув лезвие, мы
восклицаем: «О, как сладко!» А потом приходят боль и Кровь.
Одни скажут: «Мед — штука коварная и нехорошая. Лучше не трогать его, а не то порежешься».
При таком подходе лезвие жизни воспринимается как нечто неприятное.
Другие спросят себя: «Что бы такое придумать, чтобы полакомиться
медом, не порезавшись?» Подход здесь другой, но результат тот же самый:
лезвие жизни опять-таки рассматривается как нечто, чего следует избегать.
Третьи скажут:
«На самом деле здесь нет ничего, кроме лезвия. Жизнь — это только боль и
ничего, кроме боли; следовательно, пресечение жизни есть освобождение. Тот,
кто придерживается такого образа мысли, отрицает сладость меда.
Наконец, найдутся такие , кто заявит:
«На самом деле важен только мед. Что с того, что я порежусь?
Зато я смогу вкусить сладость!» Сторонники этого подхода принимают и
мед, и лезвие, но разделяют опыт на «хороший и «плохой. Однако на самом
деле сладость меда и острота лезвия — это единый опыт. Если вы воплотились
в человеческом облике , вы вкушаете мед на лезвии клинка. И если вы живете
ради меда, а лезвие воспринимаете как неизбежный «профессиональный риск», то рано или поздно вас постигнет одно из двух разочарований:
либо сладость меда обернется для вас тошнотворной приторностью,
либо лезвие изранит вас до крови.
Что значит вкушать мед на лезвии клинка?
Значит ли это отвергнуть то или иное или обе эти стороны опыта — с тем,
чтобы искать ответ в небытии? Или напротив — принять весь опыт в его
совокупности,принять бытие как оно есть и тем самым освободиться от двойственности?
Бывают мгновения медовой сладости, когда чувствуешь, что мог бы жить вечно.
И это верное ощущение: такие мгновения и впрямь принадлежат вечности.
Но если мы начинаем цепляться за эту вечность, она тотчас сжимается до самого обычного мига повседневной жизни:
и в нас, и вокруг нас не остается ничего кроме
искусственных разграничений и противопоставлений.
Продолжая лизать лезвие, когда мед уже кончился, мы попросту искалечимся — аналогия неприятная, но точная.
К счастью или к несчастью, жизнь состоит не только из подобных крайностей.
Поскольку просто быть, не располагая доказательствами бытия, нам кажется
слишком трудно, мы пытаемся использовать явления, попадающие в поле нашего восприятия, в качестве таких доказательств.
Мы не в состоянии просто отдаться своим ощущениям
и насладиться разворачивающимся перед нами представлением. Нам во что бы то ни стало надо все потрогать, а потрогав — схватить.
А стоит что-нибудь схватить,как мы тотчас это присваиваем,
начинаем защищать от посягательств, объявляем своей собственностью,
придумываем ему применение и отгораживаемся вместе с ним
от остального мира. Все чего бы мы ни коснулись, неизбежно прилипает к
нашим рукам, словно мы обмакнули их в горшок с медом и так и не удосужились вымыть.
В том, чтобы пребывать в мире и принадлежать ему, нет ничего «плохого», И
постигая совершенство мира на опыте, мы волей-неволей задаемся вопросом
— и вопрос этот, как уже говорилось, опасный и прилипчивый. Однако ответ не
заставит себя долго ждать, если мы вспомним, что у нас просто-напросто
липкие руки, а значит, надо вымыть их — омыть в пустоте, Практика ши-не
мало-помалу развивает в нас способность прикасаться к различным предметам и явлениям так,чтобы они не прилипали к рукам.
Рассмотрим эти идеи применительно к опыту четырех йог.
В нёндро четырех йог,согласно откровению Аро Лингмы, процесс соотнесения — это процесс привязывания к мыслям в поисках доказательств существования.
Процесс соотнесения — это замкнутый крут бесконечных разочарований.
А практика ши-не выявляет этот процесс и наглядно показывает,
чем на самом деле мы занимаемся.
Мысли становятся ориентирами в процессе соотнесения только благодаря тому, что мы цепляемся за привычные схемы.
Но сами по себе мысли, идеи, образы, чувства, ощущения, люди,
места и вещи вовсе не являются ориентирами. Сами по себе они не обладают
никакими качествами, пригодными для соотнесения. И только из-за страха
перед небытием мы низводим все явления до условных ориентиров.
Явления внешнего мира перегружены вторичными функциями, которые мы приписываем им ради удобства, из Практических соображений.
Красное небо на закате предвещает хорошую погоду.
Красное небо на рассвете предвещает дождь.
Но эти смыслы не заложены в данный феномен от природы, а лишь приписываются ему.
Точно так же обстоит дело и с явлениями внутреннего мира. Но, практикуя
сидение, мы обнаруживаем, что вторичная функция мысли — обеспечивать
доказательства нашего существования. Лишаясь мыслей, мы лишаемся ориентиров для соотнесения.
Лишаясь мыслей, мы лишаемся подтверждений своей устойчивости,
неизменности, самостоятельности, целостности и определенности.
Ши-не — это метод привыкания к такому состоянию.
В повседневной жизни постоянный поиск ориентиров искажает опыт
существования,делая его по большей части неудовлетворительным. Это недовольство раздражает и мучит нас, но мы его терпим,
чтобы удовлетворять более важную для нас потребность
— потребность в самоопределении. Ведь поиск ориентиров позволяет нам
отвлекаться от бытия, забываться в непрерывных попытках «быть», — а это
«быть» мы неизменно отождествляем с «заниматься чем-либо». Мы занимаемся «поддержанием своей устойчивости», «своей неизменности»,
«своей самостоятельности», «своей целостности», «своей определенности».
Главное заблуждение здесь состоит в том,
что бытие оценивается только в категориях формальных качеств.
Принимая бытие и небытие за взаимоисключающие понятия, мы обрекаем
себя на бесконечное блуждание в круговороте недовольства и мучительных недоразумений.
Распределяя воспринимаемые явления по шкале их относительной ценности,
мы оставляем за собой лишь три возможных типа реакции на каждое из них; влечение, отвращение или безразличие.
Если то, что мы воспринимаем, подкрепляет наши личные определения,
возникает влечение. Если наши личные определения оказываются под
угрозой, возникает отвращение. Если же воспринятый феномен не
подкрепляет наши личные определения, но и не ставит их под угрозу, мы относимся к нему с безразличием.
Все, что невозможно включить в систему соотнесений, мы попросту игнорируем.
Ничто не воспринимается как таковое: весь наш опыт согласуется с нашей
потребностью в определениях, а следовательно, все явления
классифицируются в соответствии с тем, насколько они удобны в качестве ориентиров для соотнесения.
В мысли самой по себе нет ничего дурного, хотя в свете некоторых наставлений к медитации может показаться, что это не так.
Согласно дзогчену, мысль — это естественная функция Ума.
Мысль — столь же естественное проявление нашего
физического существование, как и другие формы чувственного восприятия.
Но как только мы осознаем, что Ум — это океан пространства, лишенный
всяких соотнесений, дуалистический узел страха развяжется сам собой.
Погружаясь в это пространство, мы совершим потрясающее открытие: избавиться от соотнесений не значит умереть.
Если мы сможем естественно и без усилий поддерживать присутствие, не
впадая в дремоту и забытье, то в нас пробудится спонтанная ясность.
Звезды зажгуться в небе , и сияние их отразится в океане бытия, свободном от каких бы то ни было соотнесений.
Нгакпа Чогьям и Кхандро Дечен
ГРОМОВОЕ БЕЗМОЛВИЕ