Мистицизм (от др.-греч. таинственный ) – философское и богословское учение, а также особый способ понимания и восприятия мира, основанный на эмоциях, интуиции и иррационализме. Под мистическим опытом понимают опыт прямого личностного общения с Божеством (Абсолютом). В утверждении возможности непосредственного единения с Богом состоит суть мистицизма. Различные мистические доктрины встречаются во всех мировых религиях и верованиях и имеют общие черты: тяготеют к интуитивизму и символизму; предполагают практику определённых психофизических упражнений или медитаций, необходимых для достижения определенного состояния разума и психики.
Возникает вопрос: чем отличается мистицизм от эзотерики?
Эзотерика – учения о скрытой мистической сути объектов мира и человека; область изучения эзотерики – процессы, происходящие во Вселенной, синхронно отражающиеся в глубинах человеческой души. Эзотерические системы предлагают конкретный воспроизводимый набор методов для расширения сознания. Цели эзотерических систем совпадают с религиозными, но связи с определённой религией может и не быть.
Попробуем поискать общее и различия в мистицизме и эзотерике.
Общее заключается в том, что и мистицизм, и эзотерика работают с явлениями и понятиями, которые простой человек не может пощупать и увидеть, поскольку основная концепция мистических и эзотерических учений строится на вере в существование жизни после смерти в виде духовной энергии, а также на вере в существование связи между миром людей и миром духов.
Также общей является вера в высшую силу, разум, божественное провидение, которые являются противовесом темным силам, дьяволу, сатане и т.п. Очень похожи методики, с помощью которых люди, имеющие соответствующие способности или навыки, могут общаться с невидимым миром, черпать оттуда информацию о прошлом и будущем и даже влиять на события. Речь идет о медитативных техниках, гипнозе и способности видеть ауру живых существ и сущностей иного мира.
Поскольку оба этих направления строятся на вере, то справедливым будет отметить их схожесть с религиозными культами. Причем по количеству приверженцев и последователей по всему миру мистиков и эзотериков можно сравнивать с христианами и исламистами.
Неоспоримым сходством двух этих направлений является то, что официальная наука проявляет большой интерес к исследованиям феноменов, которые связаны с явлениями невидимого мира.
И вот тут как раз начинаются различия:
1. Современная наука в основном развенчивает мистические явления, объясняя их законами физики или химии, но все чаще находит подтверждения постулатам эзотерических учений.
2. Мистицизм зародился во времена, когда человечество стояло на самых низших ступенях интеллектуального развития, многие верования построены на банальном страхе и незнании как физических и химических законов, так и некоторых свойств человеческой психики. Эзотерическое учение, напротив, предусматривает высокий уровень интеллектуального и духовного развития своих последователей.
3. Мистику принято относить к проявлению темных сил, в то время как эзотерика больше сеет доброе и вечное, учит жить в гармонии с миром и с самим собой.
Мистицизм и религиозность ни в коей мере нельзя рассматривать как психическое нарушение. Прежде всего – это мировоззрение, имеющее такое же право на существование, как коммунистические убеждения, сатанизм, нигилизм и др.
У мистицизма по всему свету имеется множество приверженцев, и мистики оказывают немалое влияние на нашу жизнь. Как явление мистицизм никогда не прекратится. Никакая критика, разоблачения, неприятие со стороны главенствующей политической партии, официальной науки, власти не способны развеять в народе увлечение мистицизмом. Это одна из составляющих общественной организации, которую всегда следует принимать в расчет. Поведение человека, увлекающегося мистицизмом, отличается от поведения обывателя, и данное отличие надо хорошо себе представлять. Если обыватель может в любой момент повести себя непредсказуемо, то мистик такого себе никогда не позволит. В его поведении всегда прослеживается следование неким принципам, пусть даже на первый взгляд и кажущихся странными или неразумными.
Бытует мнение, что мистик – это маргинал. С таким суждением согласиться никак нельзя. Религиозно и мистически настроенных людей в обществе очень много. Можно сказать, что гармония общества как раз и достигается за счет симбиоза обывателей и мистиков. Хотя порой и сталкиваешься с жесткой критикой в адрес того или иного мировоззрения, но такая критика – это лишь проявление плюрализма мнений. Пожалуй, на разногласиях между сторонниками и противниками концепции всевышнего только и можно удержать наше общество в состоянии равновесия.
По проблематике мистицизма имеется обширная литература. Разобраться в ней без больших временных затрат и специальной подготовки практически невозможно. Тем не менее, обращаясь к классическим трудам, понять хотя бы сущность мистицизма вполне реально.
Чтобы познакомится с психологией мистика обратимся к классической книге Эвелина Андерхилла «Мистицизм. Опыт исследования природы и законов развития духовного сознания человека (N.Y.: The Noonday Press, 1955; 1st ed. 1910).
Самые высокоразвитые ветви человеческого рода имеют одну общую характерную черту – тенденцию производить (правда, спорадически и часто вопреки неблагоприятным внешним обстоятельствам) странный, но совершенно определенный тип личности; такая личность не может довольствоваться тем, что другие люди называют жизненным опытом, и склонна, как утверждают ее недоброжелатели, «отрицать мир ради поиска реальности». Мы встречаем таких людей на Востоке и на Западе, в древнем, средневековом и современном мире. Их единственная страсть – преследование некоей неосязаемой, духовной цели: поиск «выхода» или «возврата» в то желанное состояние, в котором они могут удовлетворить свою жажду абсолютной истины. Этот поиск составляет смысл всей их жизни. Ради него они с легкостью идут на такие жертвы, которые другим людям кажутся чудовищными. И косвенным подтверждением объективной актуальности такого поиска есть то, что где бы и когда бы ни появлялись эти люди, их цели, доктрины и методы были по сути своей одинаковы. Их опыт, в итоге, образует мощный корпус свидетельств, удивительно последовательных и нередко объясняющих друг друга; его нельзя не принимать во внимание, если мы хотим оценить энергию и потенциальные силы человеческого духа или же осмыслить его отношение к неведомому миру, который лежит за пределами ощущений.
Во всяком человеке рано или поздно просыпается любовь к скрытой за покрывалом тайны Исидой, которую он называет Истиной. У большинства это проходит. Они видят безнадежность своей страсти и возвращаются к практическим делам. Но другие на всю жизнь остаются преданными поклонниками Истины, они любят ее и представляют себе любимый предмет совершенно по-разному. Некоторые видят Истину, как Данте видел Беатриче, – обожаемой, но непостижимой, встреченной в этом мире, но зовущей в мир иной. Другим она скорее кажется злой, но неотразимой колдуньей, соблазняющей, требующей платы и, в конце концов, предающей своего любовника. Кому-то она мерещится в лабораторной пробирке, кому-то – в поэтической мечте; одним – перед алтарем, другим – в грязи. Крайние прагматики готовы искать ее даже на кухне, заявляя, что лучше всего распознавать ее по полезным результатам. И наконец, после безуспешных ухаживаний, скептик-философ успокаивает себя тем, что его дамы вообще не существует.
Какими бы символами они ни обозначали свой поиск, никто из этих искателей никогда не мог убедить мир в том, что нашел там, за завесой, Реальность, встретился с ней лицом к лицу. Но если мы можем доверять свидетельствам мистиков – а в их описаниях собственных переживаний чувствуется удивительная убедительность и благая вера, – то им удалось то, что у других не получилось: они установили непосредственную связь человеческого духа, блуждающего, как они говорят, среди вещей материального мира, с той «единственной Реальностью», тем нематериальным и предельным Бытием, которое часть философов называют Абсолютом, а большинство теологов – Богом. Здесь, говорят мистики (и многие, отнюдь не будучи мистиками, согласны с ними), находится скрытая Истина, объект страстного желания человека, единственная приемлемая для него цель поиска. Поэтому они с полным правом требуют от нас такого же внимания, какое мы оказываем первооткрывателям новых земель, куда сами мы не рискнули бы углубиться без нужного оснащения. Мистики – это пионеры духовного мира, и мы не имеем права отвергать ценность их открытий просто потому, что у нас нет возможности или мужества, необходимых для собственных исследований.
***
Началом для человеческой мысли является, конечно, Я, Эго, самосознание субъекта, который пишет эту книгу, или самосознание другого субъекта, который ее читает и вопреки всем аргументам заявляет: «Я ЕСТЬ». Это та точка отсчета, относительно которой мы вполне уверены. Никто из метафизиков еще не поколебал уверенности обычной личности в ее собственном существовании. Неуверенность для большинства из нас начинается только тогда, когда мы спрашиваем, что еще существует.
К этому Я, этому самосознанию, заключенному в оболочке, которую мы теперь называем телом и которую не можем сбросить, как улитка – свой домик, приходит, как мы знаем, постоянный поток сообщений и переживаний. Главные среди них – возбуждение тактильных нервов, результатом чего является то, что мы называем осязанием; колебания, воспринимаемые оптическим нервом, – это мы называем «светом», а также колебания, воспринимаемые ухом как звук.
Что означают эти переживания? Первый ответ неискушенного Я – что они указывают на сущность внешнего мира; когда его спрашивают, каков этот мир, оно обращается к «свидетельствам своих чувств». Из сообщений, которые получает это Я через органы чувств, из сообщений, которые обрушиваются на него, стучатся к нему со всех сторон, хочет оно этого или нет, оно строит свой «чувственный мир», который и является «реальным и надежным миром» всякого нормального человека. Когда поступают впечатления – или, скорее, те интерпретации подлинных впечатлений, которые дает его нервная система, – оно использует их, как играющий в ребусы использует отдельные буквы, из которых составляются слова. Я сортирует, принимает, отвергает, комбинирует, а затем победоносно производит из них «понятие», которое, по мнению Я, и есть внешний мир. С завидной и восхитительной простотой Я приписывает собственные ощущения неведомой вселенной. Звезды, утверждает Я, есть яркие, трава есть зеленая. Для него, как и для философа Юма, «реальность состоит из идей и впечатлений».
Однако совершенно очевидно, что этот чувственный мир, эта кажущаяся реальной внешняя вселенная, хотя и может быть полезной и ценной во многих отношениях, не может быть собственно внешним миром, а только отраженной этим Я картиной внешнего мира. Эта картина – произведение искусства, но не научный факт, и поскольку она может обладать глубоким смыслом как великий шедевр, то относиться к ней как к предмету анализа опасно. Даже поверхностное исследование показывает, что эта картина имеет самое приблизительное и символическое отношение к реальности и не будет ничего означать для других Я, чьи чувства или каналы общения устроены иначе. Поэтому свидетельства чувств не могут быть приняты как свидетельства сущности предельной реальности – полезные слуги дома, они могут оказаться опасными проводниками в пути. Не могут их показания поколебать тех искателей Реальности, которые обнаруживают в них противоречие описаниям своего мистического опыта.
Воспринимающее Я сидит, так сказать, на приемном конце телеграфной линии. Согласно любой другой теории, кроме мистицизма, это его односторонняя связь с предположительным «внешним миром». Приемный аппарат регистрирует отдельные послания. Я не знает и, до тех пор пока оно зависит от этого аппарата, никогда не узнает объекта – реальности на другом конце провода, по которому идут послания; оно не может по-настоящему раскрыть сущность этого объекта. Но у него есть все основания принимать их как свидетельства, потому что что-то существует выше него и его приемного аппарата. Ясно, что конструктивные детали телеграфного аппарата видоизменяют послание. То, что передается как точка и тире, цвет и объем, может быть принято совсем в другом виде. Поэтому такое послание, хотя и может в некотором смысле иметь отношение к предполагаемой реальности на другом конце линии, никогда не может быть адекватно ей. Всегда будут присутствовать неуловимые колебания, которые оно не сможет воспринять или будет путать. Поэтому часть послания всегда теряется, или, другими словами, существуют такие аспекты мира, которых мы никогда не познаем.
Таким образом, сфера нашего возможного интеллектуального знания строго ограничена нашей индивидуальностью. Не край земли, а внешние окончания наших сенсорных нервов являются границами наших исследований, и «знать себя» означает знать вселенную в себе. Мы ограничены нашим приемным аппаратом, мы не можем встать и пойти посмотреть, куда ведут «телеграфные провода». Слова Экхарта по-прежнему имеют предельное значение для нас: «Душа не может приблизиться к творениям иначе, чем через сознательное восприятие образов». Если бы какой-то шалун-Демиург включил наш приемный аппарат по-другому, мы бы имели новую вселенную.
Уильям Джеймс однажды предложил полезное упражнение для молодых идеалистов – поразмыслить о переменах, которые могли бы произойти в нашем обыденном мире, если бы различные ответвления нашего приемного устройства изменили свои функции, например, мы «слушали» бы цвета и «видели» звуки. Такое замечание проливает неожиданный свет на странное, с точки зрения очевидности безумное, утверждение визионера Сен-Мартена: «Я слышал цветы, которые звучали, и видел звуки, которые сияли», а также на описания других мистиков о тех редких моментах сознания, когда чувства сливались в единый и невыразимый акт восприятия, в котором цвета и звуки были одним целым.
Поскольку музыка – это интерпретация определенных колебаний, воспринимаемых ухом, а цвет – это интерпретация колебаний другого вида, воспринимаемых глазом, то все это не так безумно, как оно звучит, и может быть представлено в рамках физической науки. Если бы такое превращение наших органов чувств действительно произошло, мир все равно посылал бы нам те же послания, – этот чуждый, непостижимый мир, от которого, согласно этой гипотезе, мы изолированы герметически, – однако мы воспринимали бы их по-другому. Мы бы все равно воспринимали красоту этого мира, но она говорила бы другим языком. Пение птицы поражало бы сетчатую оболочку наших глаз великолепием красок; мы бы видели волшебные тона ветра, слушали бы как великую фугу повторяемость и гармонию зелени лесов и каденции штормовых небес. Если бы мы сознавали, что при самом малейшем изменении наших органов чувств мы бы могли попасть в такой мир, мы, может быть, не так высокомерно относились бы к тем мистикам, которые говорят, что воспринимают Абсолют как «музыку небес» или «Несотворенный Свет», равно как были бы и менее фанатичны в нашем намерении сделать надежный «мир здравого смысла» единственным образцом реальности. Этот «мир здравого смысла» является концептуальным миром. Он может представлять внешнюю вселенную; но деятельность человеческого мозга он безусловно представляет. В пределах этого мозга строится вселенная, и большинство из нас согласны там и «пребывать в покое во веки веков» подобно душе в Храме Искусств.
Таким образом, непосредственная встреча с абсолютной истиной кажется невозможной для нормального немистического сознания. Мы не можем знать реальности и даже не можем доказать существование самых простых предметов, хотя это ограничение остро осознают лишь немногие люди, а большинство из них стали бы его отрицать. Но в роде человеческом упорно существует тип личности, который ясно осознает это ограничение и не может смириться с теми мнимыми реалиями, которыми «обставлена» вселенная всякого нормального человека. Таким людям, чтобы не чувствовать себя неуютно, необходимо создать для себя некий образ Нечто или Ничто, находящегося на том конце их «телеграфной линии», – некую «концепцию бытия», «теорию знания». Их мучает Непознаваемое, они страстно желают знать первоначала, требуют какого-то объяснения темным сторонам вещей. Коль скоро человек обладает таким темпераментом, он испытывает голод по реальности и удовлетворяет его как умеет, умудряясь лишь отстранить голодную смерть, но никогда не насыщаясь.
***
Рассмотрим ментальный аппарат, находящийся в распоряжении Я, к выясним методы, посредством которых оно может вырваться за пределы мира ощущений, подняться над его ритмами и познать сверхчувственную Реальность или хотя бы достичь сознательного контакта с ней. Обычное сознание заперто в тюрьме и, с помощью науки и философии, обозревает свою камеру и находящуюся в ней мебель, исследует толщину стенок и рассуждает, могут ли достоверные новости извне проникнуть внутрь. Две силы, запертые в этой же камере, – желание больше знать и желание больше любить – находятся в нескончаемой работе. Преобладание первого из этих стремлений мы называем философским или научным темпераментом. Там же, где восприятие вещей переполнено страстью неудовлетворенной любви, мы называем реакцию человека поэтической, художественной и в целом – хотя это не всегда явно проявляется – религиозной.
Некоторые люди утверждают, будто они убежали из тюрьмы. Сделать они могли это только для того, чтобы удовлетворить два своих страстных желания, – ибо они и только они превращают в тюрьму то, что в других условиях было бы комфортабельным отелем. Поскольку в той или иной степени эти желания присутствуют в каждом из нас – в активной или скрытой форме, – то несомненно имеет смысл найти, если мы сможем, слабое место в стене и достичь одного из возможных путей освобождения.
Прежде чем мы попытаемся описать на языке психологии тот метод, с помощью которого мистик освобождается от оков ощущений и ступает на путь ведущий домой, представляется разумным исследовать механизмы, находящиеся в распоряжении нормального осознающего Я – творения, или части творения, осознаваемого нами как «мы сами». Психологи прошлых времен привыкли говорить, что сигналы из внешнего мира пробуждают в этом Я три основные формы деятельности. Во-первых, они вызывают движение влечения или отталкивания, желания или отвращения, которые варьируются в широких пределах от полусознательного плача голодного ребенка до страсти любовника, художника или фанатика. Во-вторых, они стимулируют некий процесс усвоения, во время которого Я комбинирует и обдумывает предоставленный ему материал, поглощая в конце концов некоторые из получившихся концепций и делая их частью себя или своего мира. В-третьих, движения желания или воздействие рассудка (или разнообразные комбинации того и другого) рождают в Я намерение, благодаря которому восприятие и понятие выливаются в действие – телесное, ментальное или духовное. Таким образом, основные аспекты Я классифицировались как Эмоции, Интеллект и Воля, а темперамент личности рассматривался как эмоциональный, интеллектуальный или волевой в зависимости от того, что главенствует в человеке: чувства, мысли или волевые побуждения.
Современные психологи уходят от этой схематичной концепции и все больше делают упор на единстве души [psyche] – того гипотетического Я, которого никто никогда не видел, – и на некоем аспекте ее энергичного желания, ее либидо или «гормонального побуждения» как управляющего фактора ее жизни. Подобные понятия полезны для изучающих мистицизм, хотя и не могут приниматься без критики или рассматриваться как завершенные.
Неудовлетворенная душа в своем эмоциональном аспекте желает больше любить, а ее любопытствующий интеллект желает больше знать. Пробужденное человеческое сознание начинает подозревать, что оба эти желания содержатся на голодном пайке, что в действительности где-то в таинственном мире вовне еще есть что любить и что знать. Более того, оно также подозревает, что его способности к привязанности и пониманию достойны более значительных и долговременных целей, чем те, которые предоставляют нам иллюзии чувств. Сознание, побуждаемое таким образом стремлениями чувства или мысли, всегда стремится броситься навстречу Абсолюту и всегда оказывается вынужденным вернуться назад.
Оно по очереди опробует утонченные философские системы и научные схемы. Искусство и жизнь, сопутствующие человечеству невзгоды могут до определенного момента поощрять эмоциональное мировосприятие; но отброшенный было интеллект возникает вновь и заявляет, что подобный подход не имеет под собой основания. С другой стороны, иногда кажется, что метафизика и наука открывают интеллекту окно с видом на истину, но, когда в это окно выглядывает сердце, оно говорит, что перед ним – холодная пустыня, в которой оно не может найти себе пищу. Для того чтобы удовлетвориться во всей своей целостности, Я должно либо сплавить воедино все эти разнообразные стороны вещей, либо подняться над ними, ибо реальность, которую оно ищет, должна сполна удовлетворять обоим требованиям.
Когда Дионисий Ареопагит разделил наиболее приближенных к Богу ангелов на серафимов, пылающих совершенной любовью, и херувимов, наполненных совершенным знанием, он только отразил два наиболее интенсивных стремления человеческой души и образно описал двойственное состояние Блаженного Видения, которое составляет ее цель.
В некотором смысле можно сказать, что жажда знаний есть часть жажды совершенной любви, ибо одним из аспектов этой всеохватывающей страсти, несомненно, является стремление познать обожаемую вещь как можно более глубоко, полно и близко. Характерная деятельность Любви – ибо Любовь, «одни крылья», деятельна по своей природе и, как говорят мистики, «не может быть ленивой» – это поиск, движение к объекту желания, который можно полностью познать, только овладев им, и возлюбить в совершенстве, только полностью познав его. Близкое общение составляет сущность Любви не в меньшей степени, чем почитание. Радостные плоды этого общения – вот ее естественное завершение. Это относится ко всем поискам Любви, вне зависимости от природы – человеческой или божественной – Возлюбленного объекта, будь то невеста, Святой Грааль, Роза мистиков или Полнота Бога.
С другой стороны, ни в каком смысле нельзя сказать, что желание любви есть всего лишь часть стремления к совершенному знанию, ибо такого рода чисто интеллектуальное честолюбие не подразумевает ни обожания, ни самоотдачи, ни взаимности чувств между Познающим и Познаваемым. Чистое знание само по себе есть предмет восприятия, но не действия, занятие глаз, но не крыльев, в лучшем случае – занятие живого мертвеца. Таким образом, необходимо четко разделить два великих выражения жизни – энергичную любовь и пассивное знание. Одно связано с активной, стремящейся вовне деятельностью, с динамическим импульсом совершать какое-то действие – физическое, ментальное или духовное, – который присущ всему живому и который психологи называют «велением» [conation], способностью к волевому движению. Другое связано с непреходящим сознанием, пассивным знанием чего-то, и названо психологами «познанием», или способностью к познанию [cognition].
«Способность к волевому движению» – это почти полностью дело воли, но воли стимулируемой эмоциями, ибо волевое действие любого рода, каким бы разумным оно ни казалось, всегда является результатом интереса, а интерес предполагает чувства. Мы действуем потому, что ощущаем желание действовать, чувствуем, что мы должны что-то делать. Является ли побуждающая сила предпочтением или насущной необходимостью – наш импульс «делать» есть синтез решимости и желания. Все достижения человека являются результатом волевого движения, и никогда – одной лишь мысли. «Интеллект сам по себе не совершает ничего», – сказал Аристотель, и современная психология всего лишь подтвердила этот закон. И хотя поиск Реальности может в большой степени поддерживаться интеллектуальной стороной сознания, он все же никогда не обусловлен каким-либо «сознательным решением», поскольку сила рассуждения как таковая обладает незначительной инициативой. Сфера ее деятельности скорее анализ, а не исследование: она сидит на месте, изучая и комбинируя то, что попадает ей в руки, и не пытается затронуть того, что лежит за пределами доступной ей области. Мысль не проникает глубоко в объект, к которому Я не испытывает интереса – то есть не ощущает притяжения или желания, порождающего волевое движение, – ибо интерес есть единственный известный нам метод пробудить волю и обеспечить фиксацию внимания, необходимую для любого интеллектуального процесса. Никто не думает долго о том, что его не заботит или, другими словами, не затрагивает каких-то сторон его эмоциональной жизни. Человек может что-то ненавидеть или любить, чего-то бояться или хотеть; но в любом случае он должен испытывать к этому какое-то чувство. Чувства – это щупальца, которые мы протягиваем в мир вещей.
Здесь психология говорит нам то же самое, о чем узнал за время своего паломничества Данте – о крайней важности и созвучном ритме il desiro и il velle (ласточки. Si comme rota ch'egualmente e mossa, ([«желания и воли. Если они движутся ровно, как колесо», (итал.), «Божественная комедия», Рай, XXXIII) они движутся вместе, чтобы выполнить Космический план. Согласно Данте, всякая человеческая жизнь, в той мере, в которой она превосходит состояние лишь пассивного «осознания», подчиняется закону, в неявном виде присущему всей вселенной, – закону индивидуального разума. Не логика, не «здравый смысл», но l'amor che move il sole e le altre stelle («Любовь, что движет солнце и светила», Рай, XXXIII) – вот движущая сила человеческого духа, источник, вдохновляющий изобретателей, философов и художников не в меньшей степени, чем героев и святых.
Признание важности чувств в нашей жизни и, особенно, их главенства над рассудком во всем, что касается контактов человека с миром трансцендентного, – одно из величайших достижений современной психологии. В сфере религии она признает, что фраза «Бог, знаемый сердцем» дает лучшее представление о характере нашего духовного опыта, чем «Бог, о котором догадался наш разум», что интуиция любящего более плодотворна и достоверна, чем диалектические доказательства. Таким образом, общие места мистицизма одно за другим открываются заново официальной наукой и находят свое место в психологии духовной жизни. Действительно, мысль есть всего лишь слуга силы и побудительного мотива – слуга искусный, но высокомерный, постоянно стремящийся узурпировать права своих господ. С другой стороны, некоторые формы чувств – интерес, желание, страх, голод – должны обеспечивать мотивацию, в противном случае воля бы бездействовала, а интеллект скатился бы до уровня вычислительной машины.
Далее, «у сердца есть свои доводы, о которых рассудок не имеет понятия». Как показывает опыт, в моменты сильного эмоционального возбуждения – сколь ни скоротечны они – мы гораздо глубже погружаемся в реальность вещей, чем в часы наиболее блистательных рассуждений. Прикосновение страсти распахивает настежь двери, в которые тщетно ломится логика, ибо страсть пробуждает к деятельности не только разум, но все жизненные силы человека. Именно любящий, поэт, скорбящий, новообращенный разделяют на мгновение привилегию мистиков – приподнимать Покрывало Изиды, с которым беспомощно возится наука, оставляя на нем лишь грязные следы своих пальцев. Сердце страстно и беспрестанно устремляется в неизвестное и приносит домой, в прямом и переносном смысле, «свежую пищу для размышлений». Поэтому тот, кто «чувствует, что думает», вероятно, обладает более богатым, более реальным, хотя, может быть, и менее упорядоченным опытом, чем тот, кто «думает, что чувствует».
Этот психологический закон, легко проверяемый по отношению к земным делам, также достаточно хорошо выполняется и по отношению к сверхчувственному. Это раз и навсегда выразил анонимный автор «Облака неведения», сказав о Боге: «Его можно приобрести и удержать любовью, но никогда – пониманием». Только это возвышенное чувство, «давление тайной слепой любви», а не искусные построения логики и «доказательства» существования Абсолюта, приводимые апологетами, открывает глаза на вещи, которые не были видны до сих пор. «Поэтому, – говорит далее тот же автор, – в тот момент, когда ты пытаешься достичь Бога и ощущаешь в себе милосердие Его, подними к Нему свое сердце в покорном порыве любви, думай о Боге, Который создал тебя, Который владеет тобой, Который милосердно вознес тебя до того, что ты есть, и не допускай никакой другой мысли о Нем. И даже всего этого не нужно, ибо для тебя достаточно непосредственно направить свое сердце к Богу, без какой-либо причины, кроме как Он сам». Здесь мы видим работу эмоций в чистом виде – движение желания, переходящее непосредственно в акт концентрации, и приведение всех сил Я в состояние сосредоточенного внимания, являющееся основой для действий Воли. Подобную силу и побуждение мы чувствуем в сердце, в единстве всех наших телесных сил и особенно в наших желаниях.] Такой акт совершенной концентрации, страстного фокусирования всего Я в одной точке, «непосредственно направленный» на реальные или трансцендентные вещи, представляет собой, говоря техническим языком мистиков, состояние «воспоминания», являющееся характерной особенностью мистического сознания и с необходимостью предшествующее чистому созерцанию – состоянию, в котором мистик достигает общения с Реальностью.
Таким образом, мы подошли к описанию психологических механизмов мистика. Поскольку он, как и все остальные люди, обладает чувствами, мышлением и волей, очень важно, чтобы его любовь и его решимость, даже в большей степени, чем его мысли, были направлены на Трансцендентную Реальность. Он должен ощущать сильное эмоциональное притяжение к сверхчувственному объекту своих поисков – ту любовь, которую философы-схоласты определяли как силу или власть, заставляющую каждое творение следовать собственной природе. Отсюда должна рождаться воля к достижению единения с Абсолютным объектом. В свою очередь, воля – активное, сжигающее желание – должна кристаллизоваться и выразиться в виде той определенной и сознательной концентрации всего Я на Объекте, которая предшествует состоянию созерцания. Здесь мы уже видим, насколько заблуждаются те, кто относит мистический темперамент к пассивному типу.
Теперь перейдем к рассмотрению самого состояния созерцания – в чем оно заключается и к чему ведет; каково его психологическое объяснение, и почему оно имеет значение для опыта. Здесь, как, впрочем, и в случае других редких состояний сознания, мы пытаемся описать извне то, что может быть адекватно описано только изнутри, говоря другими словами – только мистики действительно могут писать о мистицизме. К счастью, многие мистики так и делали, и мы, основываясь на их опыте и исследованиях психологии, можем попытаться сделать некоторые элементарные выводы.
В целом складывается впечатление, что акт созерцания представляет для мистика некие «психологические ворота» – метод перехода с одного уровня сознания на другой. Говоря техническим языком, в этом состоянии он смещает свое «поле восприятия» и обретает характерный для него взгляд на вселенную. Существование такого характерного взгляда, не зависящего от вероучения или расы, доказывается историей мистицизма, достаточно ясно демонстрирующей, что в некоторых людях может пробуждаться иной вид сознания, иное «ощущение», отличное от тех обычных проявлений, которые мы обсуждали. Это ощущение обязательно затрагивает и эмоции, и волю, и интеллект. Оно может проявляться в любом из этих аспектов души. Тем не менее оно отличается от всех эмоциональных, интеллектуальных и волевых сторон жизни обыкновенного человека и превосходит их. Платон говорил о нем как о сознании, которое могло бы понять реальный мир Идей. Развитие этого ощущения есть конечная цель системы образования, предложенной в его «Государстве». Плотин называл этот вид сознания «иным умом, отличным от того, который рассуждает и именуется рациональным». Его задача, говорит далее Плотин, заключается в восприятии сверхчувственного – или, на языке неоплатоников, умного – мира.
Говоря словами «Германской теологии», этот тип сознания обладает «способностью заглядывать в вечность», оно – тот «таинственный глаз души», которым святой Августин видел «никогда не изменяющийся свет». Это, говорит аль-Газали, персидский мистик одиннадцатого века, «похоже на непосредственное восприятие, как если бы кто-нибудь коснулся объекта своей рукой». Его великий христианский преемник, святой Бернард, продолжает: «Оно может быть определено как истинное и непогрешимое предощущение души, неколеблющееся восприятие истины»; «Простое видение истины, – добавляет Фома Аквинский, – которое завершает движение желания».
Возникающее ощущение пронизано сжигающей любовью – ибо оно кажется его обладателю прежде всего движением его сердца; тонкостью ума – ибо обожание целиком направлено на наиболее возвышенный предмет мысли; непреклонной волей – ибо на пути к нему нужно преодолеть естественные сомнения, предубеждения, апатию и снисхождение человека к самому себе. Этот путь, кажущийся тем, кто «остался дома», воплощением «Высшей Праздности», на самом деле есть последнее и самое трудное предназначение человеческого духа. Он представляет собой единственный известный метод, позволяющий нам обрести сознательную власть над всеми нашими способностями и, поднимаясь на все более высокие уровни сознания, познать огромную жизнь, в которую мы все погружены, – достичь единения с Трансцендентной Личностью, в Которой возобновляется эта жизнь.
Парадокс мистиков заключается в том, что пассивность, которую, как кажется, они проявляют, есть в действительности состояние самой напряженной деятельности – более того, там, где пассивность полностью отсутствует, невозможно никакое значительное творческое действие. Поверхностное сознание принуждает себя к покою для того, чтобы освободить другую, гораздо более глубоко запрятанную силу, которая в момент экстаза созерцающего гения возносится до высочайшей степени эффективности.
«Этот покой, – говорит Уолтер Хилтон, – бесконечно далек от плотского безделья и слепой безопасности. Он полон невидимой работы и только называется покоем, потому что милосердие освобождает душу от тяжкого ига плотской любви и делает ее свободной, даря ей святую духовную любовь для того, чтобы душа могла трудиться радостно, кротко и блаженно... Поэтому лучше назвать его святым бездельем, покоем, полным заботы, – ибо это есть состояние тишины, когда не слышно страшных воплей и звериного рыка плотских желаний». (Walter Hilton, «The Scale of Perfection»)
Если те, кто развил в себе эту скрытую силу, истинны в своих утверждениях, то Я заблуждается, предполагая, что оно полностью отделено от истинной внешней вселенной. По-видимому, у Я все же есть нечто вроде щупалец, способных – если оно научится разворачивать их – протянуть чувствительные кончики далеко за пределы той ограниченной оболочки, в которой находится наше сознание, и принести знание о реальности более высокой, чем та, что может быть выведена из сообщений наших чувств. Развившаяся до совершенства и полноты сознания человеческая душа, раскрывшись подобно анемону, может открыть и познать океан, в котором она плавает. Этот акт – это состояние сознания, когда отбрасываются все барьеры, Абсолют втекает в нас и мы, бросаясь в его объятия, находим и чувствуем Бесконечность, которая превыше всех причин и всех знаний, – и есть истинное «мистическое состояние». Ценность созерцания заключается в том, что оно стремится создать подобное состояние, высвободить это трансцендентальное ощущение и тем самым превратить «низшее рабство», в котором естественный человек пребывает под влиянием своего окружения, в «высшее рабство» полностью осознаваемой зависимости от Реальности, в которой мы живем, движемся и существуем.
В чем же тогда, вопрошаем мы, состоит природа этого особого ощущения – трансцендентального сознания – и каким образом созерцание высвобождает его?
Любые попытки ответить на этот вопрос выводят на сцену еще один аспект психической жизни человека – аспект, имеющий первостепенное значение для тех, кто изучает мистицизм. Мы уже обозрели основные способы, которыми реагирует на опыт наше поверхностное сознание – сознание, которое на протяжении веков училось иметь дело с миром ощущений. Мы знаем, однако, что личность человека гораздо глубже и гораздо более загадочна, чем сумма его сознательных чувств, мыслей и воли; что поверхностное Я – Эго, которое мы все осознаем, – не идет ни в какое сравнение с теми глубинами сущности, которые оно скрывает внутри себя. «В тебе есть некий корень, скрытая глубина, – говорит Лоу, – из которой все способности произрастают, как линии из центра, как ветви из ствола дерева. Эта глубина называется центром, основанием или дном души. Она – единство, Вечность и – я даже сказал бы – бесконечность твоей души, ибо она настолько бесконечна, что ничто не может удовлетворить ее или дать ей покой, но лишь бесконечность Бога». («The Spirit of Prayer» («Liberal and Mystical Writings of William Law»))
Поскольку обыкновенный человек абсолютно не способен установить связь с духовной реальностью посредством своих чувств, мыслей или воли, то становится очевидным, что именно в этой глубине нашего существа, в этих неизмеримых уровнях личности должны мы искать, если хотим найти, орган, способность, посредством которой человек может достичь цели мистиков. Изменение сознания, происходящее во время созерцания, означает лишь то, что с «основания или дна души» всплывает некая способность, которая «скрывается в глубине» повседневной жизни.
Современная психология в своей доктрине бессознательной или подсознательной личности признает существование психической жизни, лежащей за пределами поля сознания. Более того, она настолько углубилась в эту призрачную область – где даже само название «область» есть не более чем удобное обозначение, что иногда кажется, будто она имеет лучшее представление о бессознательной, чем о сознательной жизни человека. Здесь психология шаг за шагом обнаруживает источники самых животных инстинктов, наименее объяснимых способностей и духовной интуиции – «обезьяну и тигра», а также «душу». Гениальность и пророческий дар, бессонница и одержимость, ясновидение, гипноз, истерия – все объясняется «бессознательным разумом». В своем разрушительном стремлении психологи не встречают очевидных трудностей в сведении основных явлений религиозного и мистического опыта к деятельности «бессознательного», направленной на косвенное удовлетворение подавленных желаний. Если их все же прижимают к стенке, они объясняют упомянутые явления сентенциями типа «Бог говорит с человеком в подсознании», под чем они подразумевают лишь то, что наше восприятие вечного имеет скорее характер интуиции, чем мысли. В конце концов, «бессознательное» – всего лишь удобное название для суммы тех способностей, частей или качеств цельного Я, которые не являются сознательными в данный момент или которые не сознает Эго. В бессознательную область среднего здорового человека включаются все те виды автоматической деятельности, благодаря которым поддерживается жизнь тела, а также все те «нецивилизованные» инстинкты и пороки, унаследованные от родовой дикости, которые образование выбросило из потока сознания и которые теперь только посылают на поверхность тщательно зашифрованные сигналы. Там же располагаются все страстные желания, которым не оставляет места суетная жизнь мира, и там же расположен тот глубокий бассейн, сердце личности, сообщения из которого могут достигать сознания в моменты наибольшей ясности. Получается, что у нормального человека самое лучшее и самое худшее, самая дикая и самая духовная части характера загнаны «за барьер». Об этом частенько забывают упомянуть сторонники теории «бессознательного».
Следовательно, если мы считаем удобным и действительно необходимым пользоваться символами и схемами психологии в попытке проследить мистический путь, мы не должны забывать о тех разнообразных и смутных значениях, которые несут эти символы, а также о гипотетическом характере многих сущностей, которые они представляют. Мы также не можем допустить использования термина «бессознательное» в качестве эквивалента трансцендентального восприятия [sense].
Здесь мистики, несомненно, проявили больше научного духа и более утонченную способность к анализу, чем психологи. Они также знали о том, что духовное восприятие в нормальном человеке лежит за порогом сознания. Хотя в их распоряжении не было пространственных метафор современной школы и они не умели описать стремление человека к Богу в тех живописных терминах уровней и скачков, границ и полей, проекции, подавления и сублимации, которые кажутся сегодня исследователям духовной жизни столь естественными, они все же не оставляют в нас никакого сомнения относительно их взгляда на вещи. Духовная история человека означала для них, как и для нас сейчас, в первую очередь, возникновение трансцендентного ощущения, захват им поля сознания и открытие тех путей, через которые втекает более обширная духовная жизнь и становится возможным восприятие более высокой реальности. Рассматриваемый как изолированный акт, этот процесс назывался «созерцанием». В том же случае, когда он составлял часть общего процесса жизни и приносил постоянный результат, мистики называли его «Новым Рождением», «дающим жизнь».
Мистики всегда четко различали личность, связанную с Новым Рождением, – «человека духа», способного к духовному зрению и жизни и отделенного от «земного человека», который приспособлен только к естественной жизни, – и цельную личность, сознательную или бессознательную. У них не вызывало сомнений то, что частица человека, принадлежащая не Времени, но Вечности, представляет собой нечто совершенно отличное от всей остальной человеческой природы, целиком направленной на то, чтобы удовлетворить требованиям чисто естественного мира. С точки зрения специалистов прошлого задача мистиков заключалась в том, чтобы переделать, преобразовать всю свою личность, подчинив ее требованиям духовного Я, высвободить его из укрытия и объединиться вокруг него как вокруг центра, тем самым становясь «божественным человечеством».
В процессе развития доктрины мистицизма божественное ядро – точка контакта между жизнью человека и божественной жизнью, в которую он погружен и в которой укоренен, – имело много названий. Все они, очевидно, обозначают одно и то же, хотя и подчеркивают разные стороны жизни. Иногда его называют синтерезисом, хранителем человеческого бытия, иногда – Искрой души, Funklein в учении немецких мистиков, иногда – вершиной, точкой, в которой душа касается небес. С другой стороны, перескакивая на противоположный конец шкалы символов и подчеркивая участие этого ядра в чистом Бытии, а не его отличие от природы, его называли Основанием души, первоосновой, в которой пребывает Бог и откуда проистекает вся духовная жизнь. Понятно, что все эти догадки и предположения имели одну и ту же цель и что все они должны пониматься в символическом смысле; как заметил Малаваль в ответ на настойчивые расспросы своих учеников, «поскольку душа человека относится к явлениям духовным и не может быть разделена на части, она не может иметь высоты или глубины, вершины или поверхности. Но поскольку мы судим о духовных явлениях, опираясь на явления материальные – ибо последние мы знаем лучше и больше привыкли к ним, – то называем самую высшую из всех концепций вершиной понимания, а более легкий путь постижения – поверхностью понимания».
В любом случае, какое бы мы ни давали этому имя, речь идет об органе духовного сознания человека – месте, где он встречается с Абсолютом, о зародыше его реальной жизни. Здесь находится то глубокое «Трансцендентальное Чувство», «начало и конец метафизики», которое, как говорит профессор Стюарт, «есть и торжественное ощущение Вневременного Бытия – осеняющего нас «нечто, что было, есть и всегда будет», – и убеждение в том, что Жизнь прекрасна». «Я полагаю, – говорит далее этот автор, – что именно посредством Трансцендентального восприятия, проявляющегося в нормальной ситуации как вера в ценность жизни, а в состоянии экстаза как ощущение Вневременного Бытия, – а не посредством Мышления, идущего по пути спекулятивных построений, – сознание наиболее близко подходит к объекту метафизики – Высшей Реальности».
Существование подобного «восприятия», составной части или функции цельного человеческого существа, подтверждалось и изучалось не только мистиками, но провидцами и учителями всех времен и религий – египтянами, греками, индийцами, поэтами, факирами, философами и святыми. Вера в его реальность – это основной стержень христианства, как, впрочем, и любой другой религии, достойной так называться. Оно оправдывает, в свою очередь, существование мистицизма, аскезы и всего механизма самоотречения. Все заявления мистиков о возможности единения с Богом должны основываться на существовании некоей крайней точки, в которой природа человека соприкасается с Абсолютом, на том, что сущность человека, его истинное бытие пронизано Божественной Жизнью, составляющей основу реальности вещей. Здесь, говорят мистики, возникает наша связь с реальностью и только в этом месте можно сыграть «свадьбу, от которой приходит Господь».
Используя другую схему, можно сказать, что человек неявным образом является «сыном бесконечности» именно благодаря существованию внутри него бессмертной искры центрального огня. Поэтому мистический путь есть жизнь и дисциплина, направленные на то, чтобы изменить составные части ментальной жизни человека, включить эту искру в поле сознания – вырвать ее из тайника, из тех глубочайших уровней, где она поддерживается и существует в обычном состоянии, – и сделать ее главенствующим элементом, вокруг которого должна строиться вся личность.
Очевидно, что в обычных условиях поверхностное Я, не подвергающееся воздействию внезапных порывов «Трансцендентального Чувства [Feeling]», порожденных спасительным безумием религии, искусства или любви, не имеет никакого представления ни об отношении этого молчаливого наблюдателя – «обитателя глубин» – к сигналам, приходящим из внешнего мира, ни о деятельности, которую эти сигналы в нем пробуждают. Сконцентрированное на мире ощущений и на сообщениях, из него приходящих, поверхностное сознание не подозревает о связях между спрятанным в глубине субъектом и недостижимым объектом всех мыслей. Однако с помощью намеренного невнимания к сигналам органов чувств, подобно тому как это происходит при созерцании, мистик может перенести основание души, престол «Трансцендентального Чувства», в область сознательного, сделав его доступным воздействию воли. Таким образом, забывая о своем обычном и по большей части фиктивном «внешнем мире», человек поднимает на поверхность иное, более значительное множество восприятий, которые в нормальных условиях не имели бы никакой возможности проявить себя. Иногда они объединяются с обычной способностью к рассуждению, но гораздо чаще они вытесняют ее. Некоторые из этих изменений, «потерь ради того, чтобы найти», по-видимому, необходимы для того, чтобы трансцендентальные способности человека смогли открыться в полную силу.
«Два ока человеческой души, – говорит «Германская теология», развивая глубокий образ Платона, – не могут выполнять свою работу одновременно, и если душа смотрит правым оком в вечность, то левое око должно закрыться и воздерживаться от работы, как если бы оно было мертвым. Ведь если бы левое око продолжало выполнять свою задачу по отношению к внешним вещам, то есть беседовало бы с временем и творениями, то тем самым оно мешало бы правому оку работать, то есть созерцать. Поэтому тот, кто занимается одним, должен отбросить другое, ибо «один человек не может служить двум господам».
Внутри нас скрыта способность к восприятию, к получению сигналов извне, но только малая часть сознания откликается на эти сигналы. Это похоже на то, как если бы одного телеграфиста посадили у множества линий – все они могут что-то передавать, но внимание телеграфиста в каждый момент сосредоточено только на одной из них. Говоря упрощенно, сознания не хватает, чтобы смотреть во все стороны. Даже в области чувственных восприятий никто не может осознавать больше нескольких вещей одновременно. Эти вещи заполняют центр нашего поля сознания, так же как объект, на котором мы фокусируем наше зрение, господствует в нашем поле зрения. Все остальные предметы отодвигаются к границам поля сознания. Мы смутно знаем, что они где-то там, однако не обращаем на них внимания и вряд ли заметим их исчезновение.
Для большинства из нас трансцендентное всегда находится за границами этого поля, поскольку мы отдаем все наше сознание на откуп чувственным ощущениям и позволяем им создать вселенную, в которой нам нравится оставаться. Только в определенных состояниях – при воспоминаниях, созерцании, в экстазе и прочих сходных обстоятельствах – сознание умудряется изгнать обычных жильцов, затворить «врата плоти» и впустить «в дом» до тех пор глубоко спрятанные способности к восприятию сигналов из другой плоскости бытия. Теперь уже мир ощущений оказывается за границами поля сознания, а внутрь врывается совершенно другой ландшафт. Наконец, мы начинаем видеть нечто, к чему подготавливает нас созерцание.
Перед нами – еще одно метафорическое описание цепочки процессов, имеющих своей целью смещение ментального равновесия – усыпление «нормального Я», которое обычно бодрствует, и пробуждение «трансцендентального Я», которое обычно спит. Уникальная способность изменять свою вселенную дана человеку – «точке, где встречаются различные сферы реальности», – хотя он редко задумывается об этом.
В личности гениальных мистиков качества, которые давление обычной жизни стремится удержать за барьером сознания, обладают ненормальной силой. У этих естественных исследователей Вечности «трансцендентальная способность», «глаз души», не только присутствует в зародыше, но развита в очень большой степени и сопровождается огромной эмоциональной и волевой силой. Подобные качества загоняются «за барьер» для того, чтобы избежать трения между ними и уравновешенными чертами поверхностного сознания, с которыми они могли бы войти в противоречие. Они, как сказал бы Якоб Бёме, «пребывают в потаенном». Там они бесконтрольно развиваются до тех пор, пока не достигают точки, в которой их сила становится настолько велика, что они прорываются через ограничения и возникают в поле сознания – либо временно захватывая господство над Я, как в состоянии экстаза, либо навсегда преобразуя старое Я, как при «объединяющей жизни». Достижение этой точки может быть ускорено с помощью процессов, которые всегда были известны мистикам и высоко ценились ими и которые нередко порождают состояние, обычно классифицируемое психологами как сны, мечты или гипноз. Во всех подобных случаях нормальное поверхностное сознание намеренно или непроизвольно засыпает, образы и идеи, связанные с нормальной жизнью, исключаются, и их место могут занять образы или способности «из-за барьера».
Несомненно, эти образы или способности могут быть как более, так и менее ценны, чем те, которые уже присутствуют в поверхностном сознании. Довольно часто в обыкновенном субъекте они представляют собой лишь разрозненные обрывки, которым поверхностное сознание не может найти применения. Однако у мистика эти качества носят совершенно иной характер, и это оправдывает средства, которыми он инстинктивно пользуется для того, чтобы высвободить их. Так, индийские мистики почти полностью построили свою внешнюю систему на двух принципах – аскетизме, господстве над чувствами, и преднамеренной практике самогипноза, использующей либо фиксацию взгляда на близлежащем объекте, либо ритмичное повторение мантр – священных текстов. Благодаря этим дополнительным формам дисциплины притяжение мира явлений ослабевает и разум отдается в распоряжение подсознательных сил.
Танцы, музыка и другие систематически культивируемые производные естественного ритма использовались греками при посвящении в Дионисийских мистериях, а также гностиками и множеством других мистических школ. Опыт показывает, что подобные процедуры действительно заметно воздействуют на человеческое сознание, хотя до сих пор мало кто понимает, как и почему это происходит. Такое искусственное, форсированное достижение состояния экстаза полностью противоречит традиции христианских созерцателей, однако и у них мы то и дело обнаруживаем моменты, когда экстатический транс или ясновидение, т.е. высвобождение «трансцендентального восприятия», вызывались спонтанно, с помощью чисто физических средств. Так Якоб Бёме, «тевтонский теософ», находясь однажды в своей комнате и «пристально вглядываясь в полированное оловянное блюдо, отражавшее яркий солнечный луч», впал в экстатическое состояние, в котором ему открылись первопричины и глубочайшие основы всех вещей. Такой же эффект оказало на Игнатия Лойолу созерцание текущих вод. Как-то раз, когда он сидел на берегу реки и смотрел на глубокий поток, «глаза его разума раскрылись, и хотя он не узрел видений, но понял и постиг духовные вещи... и благодаря этой ясности всё предстало перед ним в новом свете». Метод достижения ясности ума посредством сужения и очищения поля сознания походит на практику Иммануила Канта, который «нашел, что ему гораздо лучше думается о философских материях, когда он пристально смотрит на колокольню ближайшей церкви».
Несмотря на исследования психологов, настойчиво пытавшихся найти объяснение всем мистическим фактам с точки зрения патологии, особенности, сопровождающие мистическое сознание, до сих пор остаются неразрешимой загадкой. Их следует отнести не к категории чудес или категории болезней – как это делают слишком ярые их друзья и противники, – но к области чистой психологии и исследовать беспристрастно по крайней мере с тем вниманием, которое мы с готовностью уделяем гораздо менее его заслуживающим чудачествам, явно свидетельствующим о порочных наклонностях или вырождении. Существование подобных явлений не более дискредитирует здравость ума мистицизма или достоверность его результатов, чем неустойчивое нервное состояние художника, который до некоторой степени разделяет мистическое понимание Реального, дискредитирует искусство. «Тот, кто собрался бы классифицировать человечество только в соответствии с психофизическими явлениями, – справедливо замечает фон Хюгель, – не колеблясь поместил бы таких личностей, как Кант и Бетховен, среди отъявленных и безнадежных ипохондриков».
Что касается мистиков, то для объяснения наблюдаемых в их жизни необычных явлений, естественно, наиболее часто привлекалась истерия, благодаря поразительному обилию сопровождающих ее ментальных синдромов вроде странной способности расщепления, перестановки и усиления элементов сознания, явно выраженной тенденции к медиумизму и экстазу. Однако в целом это похоже на попытки искать объяснение гениальности Тальони в симптомах пляски святого Витта. И болезнь, и искусство связаны с телесными явлениями. Точно так же и мистицизм, и истерия связаны с преобладанием в сознании одной фиксированной и напряженной идеи – предчувствия, которое управляет жизнью и может привести к поразительным психическим и физическим результатам. У истерика эта идея, как правило, поначалу попросту тривиальна [trivial] или болезненна, однако вследствие неустойчивого ментального состояния она становится навязчивой. В душе же мистика господствует не просто идея, а именно великая идея – настолько великая, что, проявляясь в человеческом сознании во всей своей полноте, она почти неизбежно вытесняет оттуда все остальное, поскольку она не что иное, как восприятие трансцендентальной реальности и присутствия Бога. Поэтому если моноидеизм больного истерией неизменно носит иррациональный характер, то у мистика, напротив, его моноидеизм вполне рационален.
Таким образом, пока психофизические взаимосвязи столь плохо изучены, было бы, по-видимому, более благоразумным и во всяком случае более научным воздержаться от суждений относительно значений психофизических явлений, сопровождающих мистическую жизнь, вместо того чтобы набрасываться с деструктивной критикой на таинственные факты, которые, по меньшей мере, допускают более чем одну интерпретацию. Пытаться определить природу смеси по химическим характеристикам отдельных ее составляющих – затея сомнительная.
***
Итак, подведем итоги: какие же основные характеристики мы обнаружили в нашем наброске ментальной жизни человека?
Мы разделили эту жизнь (достаточно произвольным образом) некоей перемещающейся линией, которую психологи называют «барьером сознания», на поверхностную жизнь и подсознательные глубины.
В поверхностной жизни – хотя мы и осознаем ее существенную целостность – мы выделили три основные и постоянно присутствующие стороны: триединство чувств, мышления и воли. Первенство мы были вынуждены отдать чувствам, как силе, приводящей в работу механизмы воли и мышления.
Мы видели, что поверхностная жизнь выражается в двух взаимодополняющих формах – в виде способности к волевому движению (действие, направленное наружу) и в виде способности к познанию (внутреннее знание). Первое – динамическое по типу – обусловлено, в основном, волей, стимулированной эмоциями; второе – пассивное – есть занятие интеллекта. Они соответствуют двум главным аспектам, которые человек различает во вселенской жизни, – Бытию и Становлению.
Ни способность к волевому движению, ни способность к познанию, другими словами, ни действие, ни мысль поверхностного сознания, связанного с естественным существованием и находящегося под влиянием пространственных понятий, не могут установить связь с Абсолютом, миром трансцендентного. Подобные действия и мысли имеют дело только с материалом, полученным, прямо или косвенно, из мира ощущений. Тем не менее свидетельства мистиков и других личностей, обладающих «инстинктом к Абсолютному», указывают на существование у человека еще одной способности – по существу, более глубокого Я, которое обстоятельства обыкновенной жизни обычно удерживают «за барьером» сознания и которое, таким образом, является одним из факторов «подсознательной жизни». Это скрытое Я – основное действующее лицо мистицизма, живущее «значимой» жизнью, соприкасаясь с реальным или трансцендентным миром.
Определенные процессы, такие, как созерцание, могут настолько изменить состояние сознания, что позволяют высвободить глубинное Я, которое, проникая в большей или меньшей степени в сознательную жизнь, делает человека в большей или меньшей степени мистиком.
Таким образом, мистическая жизнь подразумевает высвобождение трансцендентального Я из глубин человеческой личности, захват поля сознания этим Я и «преобразование» или перестройку чувств, мыслей и воли – характера человека – вокруг нового центра жизни.
Мы попытались описать снаружи объект поиска мистиков, который видится изнутри, как понимание или непосредственное общение с трансцендентной Реальностью. Здесь, так же как и в самой высокой земной любви, познание и общение есть одно и то же, и если мы хотим осознать, то должны «объединиться с блаженством». Та сторона нашего существа, посредством которой мы можем достичь единения, – «сущность души», как называл ее Рейсбрук, – обычно лежит за барьером нашего сознания, однако при благоприятных условиях она может быть освобождена у определенных натур, анормально одаренных и полных жизненных сил, при помощи определенных действий, таких, как созерцание. Если же эта сущность проявляется, она призывает себе на помощь все аспекты Осознающего Я. Поверхностное сознание должно сотрудничать с глубинным, и, в конце концов слившись вместе, они порождают то единение сознания на более высоком уровне, которое только и может положить конец беспокойству человека. Сердце, жаждущее Всего, разум, мыслящий о Нем, воля, концентрирующая на Нем все Я, – все должно быть вовлечено в игру. Я должно быть отвергнуто, однако оно не должно быть уничтожено, как предлагают некоторые квиетисты. Оно умирает лишь для того, чтобы иметь возможность ожить вновь. Высший успех – постоянная уверенность мистика в том, что «мы скорее находимся на небесах, чем на земле», – «проистекает, – как говорит Юлиана Норвичская в отрывке, предвосхищающем классификацию современных психологов, – из естественной Любви нашей души, из ясного света нашего разума и непоколебимости нашей воли».
Однако в каком же порядке должны располагаться эти три составляющие в работе, которая есть единое? Как мы уже видели, каждая из них должна выполнять свою роль, ибо мы имеем дело с откликом человека во всей его целостности на неудержимое притяжение Бога. Но что же будет преобладать? Окончательная природа опыта Я относительно реальности будет зависеть от ответа, которое оно само даст на этот вопрос. Каковы здесь относительные ценности Разума и Сердца? Кто из них принесет Я ближе к Мысли Бога, к реальной жизни, в которую оно погружено? Кто из них, получив главенствующую роль, с большей вероятностью приведет Я в гармонию с Абсолютом? Любовь к Богу, которая всегда присутствует в сердцах, а иногда и на устах святых, – это страстное желание, жажда такой гармонии; «Болезнь разума» – его интеллектуальный эквивалент. Хотя нам кажется, что мы можем избавиться от Бога, нам никогда не удастся избавиться от той или иной формы этой жажды, кроме как ценой полного закоснения.
Теперь мы видим, что два главенствующих желания, разделяющих тюрьму Я, представляют стремление интеллекта и эмоций к единственному концу всех поисков. Тренированная воля – «способность к волевому движению» – со всеми спящими способностями, которые она может пробудить и использовать, может прийти на помощь какой-то из остальных двух сил. Какой? Этот вопрос крайне важен, поскольку судьба Я зависит от партнера, которого выберет воля.
Возникает вопрос: чем отличается мистицизм от эзотерики?
Эзотерика – учения о скрытой мистической сути объектов мира и человека; область изучения эзотерики – процессы, происходящие во Вселенной, синхронно отражающиеся в глубинах человеческой души. Эзотерические системы предлагают конкретный воспроизводимый набор методов для расширения сознания. Цели эзотерических систем совпадают с религиозными, но связи с определённой религией может и не быть.
Попробуем поискать общее и различия в мистицизме и эзотерике.
Общее заключается в том, что и мистицизм, и эзотерика работают с явлениями и понятиями, которые простой человек не может пощупать и увидеть, поскольку основная концепция мистических и эзотерических учений строится на вере в существование жизни после смерти в виде духовной энергии, а также на вере в существование связи между миром людей и миром духов.
Также общей является вера в высшую силу, разум, божественное провидение, которые являются противовесом темным силам, дьяволу, сатане и т.п. Очень похожи методики, с помощью которых люди, имеющие соответствующие способности или навыки, могут общаться с невидимым миром, черпать оттуда информацию о прошлом и будущем и даже влиять на события. Речь идет о медитативных техниках, гипнозе и способности видеть ауру живых существ и сущностей иного мира.
Поскольку оба этих направления строятся на вере, то справедливым будет отметить их схожесть с религиозными культами. Причем по количеству приверженцев и последователей по всему миру мистиков и эзотериков можно сравнивать с христианами и исламистами.
Неоспоримым сходством двух этих направлений является то, что официальная наука проявляет большой интерес к исследованиям феноменов, которые связаны с явлениями невидимого мира.
И вот тут как раз начинаются различия:
1. Современная наука в основном развенчивает мистические явления, объясняя их законами физики или химии, но все чаще находит подтверждения постулатам эзотерических учений.
2. Мистицизм зародился во времена, когда человечество стояло на самых низших ступенях интеллектуального развития, многие верования построены на банальном страхе и незнании как физических и химических законов, так и некоторых свойств человеческой психики. Эзотерическое учение, напротив, предусматривает высокий уровень интеллектуального и духовного развития своих последователей.
3. Мистику принято относить к проявлению темных сил, в то время как эзотерика больше сеет доброе и вечное, учит жить в гармонии с миром и с самим собой.
Мистицизм и религиозность ни в коей мере нельзя рассматривать как психическое нарушение. Прежде всего – это мировоззрение, имеющее такое же право на существование, как коммунистические убеждения, сатанизм, нигилизм и др.
У мистицизма по всему свету имеется множество приверженцев, и мистики оказывают немалое влияние на нашу жизнь. Как явление мистицизм никогда не прекратится. Никакая критика, разоблачения, неприятие со стороны главенствующей политической партии, официальной науки, власти не способны развеять в народе увлечение мистицизмом. Это одна из составляющих общественной организации, которую всегда следует принимать в расчет. Поведение человека, увлекающегося мистицизмом, отличается от поведения обывателя, и данное отличие надо хорошо себе представлять. Если обыватель может в любой момент повести себя непредсказуемо, то мистик такого себе никогда не позволит. В его поведении всегда прослеживается следование неким принципам, пусть даже на первый взгляд и кажущихся странными или неразумными.
Бытует мнение, что мистик – это маргинал. С таким суждением согласиться никак нельзя. Религиозно и мистически настроенных людей в обществе очень много. Можно сказать, что гармония общества как раз и достигается за счет симбиоза обывателей и мистиков. Хотя порой и сталкиваешься с жесткой критикой в адрес того или иного мировоззрения, но такая критика – это лишь проявление плюрализма мнений. Пожалуй, на разногласиях между сторонниками и противниками концепции всевышнего только и можно удержать наше общество в состоянии равновесия.
По проблематике мистицизма имеется обширная литература. Разобраться в ней без больших временных затрат и специальной подготовки практически невозможно. Тем не менее, обращаясь к классическим трудам, понять хотя бы сущность мистицизма вполне реально.
Чтобы познакомится с психологией мистика обратимся к классической книге Эвелина Андерхилла «Мистицизм. Опыт исследования природы и законов развития духовного сознания человека (N.Y.: The Noonday Press, 1955; 1st ed. 1910).
Самые высокоразвитые ветви человеческого рода имеют одну общую характерную черту – тенденцию производить (правда, спорадически и часто вопреки неблагоприятным внешним обстоятельствам) странный, но совершенно определенный тип личности; такая личность не может довольствоваться тем, что другие люди называют жизненным опытом, и склонна, как утверждают ее недоброжелатели, «отрицать мир ради поиска реальности». Мы встречаем таких людей на Востоке и на Западе, в древнем, средневековом и современном мире. Их единственная страсть – преследование некоей неосязаемой, духовной цели: поиск «выхода» или «возврата» в то желанное состояние, в котором они могут удовлетворить свою жажду абсолютной истины. Этот поиск составляет смысл всей их жизни. Ради него они с легкостью идут на такие жертвы, которые другим людям кажутся чудовищными. И косвенным подтверждением объективной актуальности такого поиска есть то, что где бы и когда бы ни появлялись эти люди, их цели, доктрины и методы были по сути своей одинаковы. Их опыт, в итоге, образует мощный корпус свидетельств, удивительно последовательных и нередко объясняющих друг друга; его нельзя не принимать во внимание, если мы хотим оценить энергию и потенциальные силы человеческого духа или же осмыслить его отношение к неведомому миру, который лежит за пределами ощущений.
Во всяком человеке рано или поздно просыпается любовь к скрытой за покрывалом тайны Исидой, которую он называет Истиной. У большинства это проходит. Они видят безнадежность своей страсти и возвращаются к практическим делам. Но другие на всю жизнь остаются преданными поклонниками Истины, они любят ее и представляют себе любимый предмет совершенно по-разному. Некоторые видят Истину, как Данте видел Беатриче, – обожаемой, но непостижимой, встреченной в этом мире, но зовущей в мир иной. Другим она скорее кажется злой, но неотразимой колдуньей, соблазняющей, требующей платы и, в конце концов, предающей своего любовника. Кому-то она мерещится в лабораторной пробирке, кому-то – в поэтической мечте; одним – перед алтарем, другим – в грязи. Крайние прагматики готовы искать ее даже на кухне, заявляя, что лучше всего распознавать ее по полезным результатам. И наконец, после безуспешных ухаживаний, скептик-философ успокаивает себя тем, что его дамы вообще не существует.
Какими бы символами они ни обозначали свой поиск, никто из этих искателей никогда не мог убедить мир в том, что нашел там, за завесой, Реальность, встретился с ней лицом к лицу. Но если мы можем доверять свидетельствам мистиков – а в их описаниях собственных переживаний чувствуется удивительная убедительность и благая вера, – то им удалось то, что у других не получилось: они установили непосредственную связь человеческого духа, блуждающего, как они говорят, среди вещей материального мира, с той «единственной Реальностью», тем нематериальным и предельным Бытием, которое часть философов называют Абсолютом, а большинство теологов – Богом. Здесь, говорят мистики (и многие, отнюдь не будучи мистиками, согласны с ними), находится скрытая Истина, объект страстного желания человека, единственная приемлемая для него цель поиска. Поэтому они с полным правом требуют от нас такого же внимания, какое мы оказываем первооткрывателям новых земель, куда сами мы не рискнули бы углубиться без нужного оснащения. Мистики – это пионеры духовного мира, и мы не имеем права отвергать ценность их открытий просто потому, что у нас нет возможности или мужества, необходимых для собственных исследований.
***
Началом для человеческой мысли является, конечно, Я, Эго, самосознание субъекта, который пишет эту книгу, или самосознание другого субъекта, который ее читает и вопреки всем аргументам заявляет: «Я ЕСТЬ». Это та точка отсчета, относительно которой мы вполне уверены. Никто из метафизиков еще не поколебал уверенности обычной личности в ее собственном существовании. Неуверенность для большинства из нас начинается только тогда, когда мы спрашиваем, что еще существует.
К этому Я, этому самосознанию, заключенному в оболочке, которую мы теперь называем телом и которую не можем сбросить, как улитка – свой домик, приходит, как мы знаем, постоянный поток сообщений и переживаний. Главные среди них – возбуждение тактильных нервов, результатом чего является то, что мы называем осязанием; колебания, воспринимаемые оптическим нервом, – это мы называем «светом», а также колебания, воспринимаемые ухом как звук.
Что означают эти переживания? Первый ответ неискушенного Я – что они указывают на сущность внешнего мира; когда его спрашивают, каков этот мир, оно обращается к «свидетельствам своих чувств». Из сообщений, которые получает это Я через органы чувств, из сообщений, которые обрушиваются на него, стучатся к нему со всех сторон, хочет оно этого или нет, оно строит свой «чувственный мир», который и является «реальным и надежным миром» всякого нормального человека. Когда поступают впечатления – или, скорее, те интерпретации подлинных впечатлений, которые дает его нервная система, – оно использует их, как играющий в ребусы использует отдельные буквы, из которых составляются слова. Я сортирует, принимает, отвергает, комбинирует, а затем победоносно производит из них «понятие», которое, по мнению Я, и есть внешний мир. С завидной и восхитительной простотой Я приписывает собственные ощущения неведомой вселенной. Звезды, утверждает Я, есть яркие, трава есть зеленая. Для него, как и для философа Юма, «реальность состоит из идей и впечатлений».
Однако совершенно очевидно, что этот чувственный мир, эта кажущаяся реальной внешняя вселенная, хотя и может быть полезной и ценной во многих отношениях, не может быть собственно внешним миром, а только отраженной этим Я картиной внешнего мира. Эта картина – произведение искусства, но не научный факт, и поскольку она может обладать глубоким смыслом как великий шедевр, то относиться к ней как к предмету анализа опасно. Даже поверхностное исследование показывает, что эта картина имеет самое приблизительное и символическое отношение к реальности и не будет ничего означать для других Я, чьи чувства или каналы общения устроены иначе. Поэтому свидетельства чувств не могут быть приняты как свидетельства сущности предельной реальности – полезные слуги дома, они могут оказаться опасными проводниками в пути. Не могут их показания поколебать тех искателей Реальности, которые обнаруживают в них противоречие описаниям своего мистического опыта.
Воспринимающее Я сидит, так сказать, на приемном конце телеграфной линии. Согласно любой другой теории, кроме мистицизма, это его односторонняя связь с предположительным «внешним миром». Приемный аппарат регистрирует отдельные послания. Я не знает и, до тех пор пока оно зависит от этого аппарата, никогда не узнает объекта – реальности на другом конце провода, по которому идут послания; оно не может по-настоящему раскрыть сущность этого объекта. Но у него есть все основания принимать их как свидетельства, потому что что-то существует выше него и его приемного аппарата. Ясно, что конструктивные детали телеграфного аппарата видоизменяют послание. То, что передается как точка и тире, цвет и объем, может быть принято совсем в другом виде. Поэтому такое послание, хотя и может в некотором смысле иметь отношение к предполагаемой реальности на другом конце линии, никогда не может быть адекватно ей. Всегда будут присутствовать неуловимые колебания, которые оно не сможет воспринять или будет путать. Поэтому часть послания всегда теряется, или, другими словами, существуют такие аспекты мира, которых мы никогда не познаем.
Таким образом, сфера нашего возможного интеллектуального знания строго ограничена нашей индивидуальностью. Не край земли, а внешние окончания наших сенсорных нервов являются границами наших исследований, и «знать себя» означает знать вселенную в себе. Мы ограничены нашим приемным аппаратом, мы не можем встать и пойти посмотреть, куда ведут «телеграфные провода». Слова Экхарта по-прежнему имеют предельное значение для нас: «Душа не может приблизиться к творениям иначе, чем через сознательное восприятие образов». Если бы какой-то шалун-Демиург включил наш приемный аппарат по-другому, мы бы имели новую вселенную.
Уильям Джеймс однажды предложил полезное упражнение для молодых идеалистов – поразмыслить о переменах, которые могли бы произойти в нашем обыденном мире, если бы различные ответвления нашего приемного устройства изменили свои функции, например, мы «слушали» бы цвета и «видели» звуки. Такое замечание проливает неожиданный свет на странное, с точки зрения очевидности безумное, утверждение визионера Сен-Мартена: «Я слышал цветы, которые звучали, и видел звуки, которые сияли», а также на описания других мистиков о тех редких моментах сознания, когда чувства сливались в единый и невыразимый акт восприятия, в котором цвета и звуки были одним целым.
Поскольку музыка – это интерпретация определенных колебаний, воспринимаемых ухом, а цвет – это интерпретация колебаний другого вида, воспринимаемых глазом, то все это не так безумно, как оно звучит, и может быть представлено в рамках физической науки. Если бы такое превращение наших органов чувств действительно произошло, мир все равно посылал бы нам те же послания, – этот чуждый, непостижимый мир, от которого, согласно этой гипотезе, мы изолированы герметически, – однако мы воспринимали бы их по-другому. Мы бы все равно воспринимали красоту этого мира, но она говорила бы другим языком. Пение птицы поражало бы сетчатую оболочку наших глаз великолепием красок; мы бы видели волшебные тона ветра, слушали бы как великую фугу повторяемость и гармонию зелени лесов и каденции штормовых небес. Если бы мы сознавали, что при самом малейшем изменении наших органов чувств мы бы могли попасть в такой мир, мы, может быть, не так высокомерно относились бы к тем мистикам, которые говорят, что воспринимают Абсолют как «музыку небес» или «Несотворенный Свет», равно как были бы и менее фанатичны в нашем намерении сделать надежный «мир здравого смысла» единственным образцом реальности. Этот «мир здравого смысла» является концептуальным миром. Он может представлять внешнюю вселенную; но деятельность человеческого мозга он безусловно представляет. В пределах этого мозга строится вселенная, и большинство из нас согласны там и «пребывать в покое во веки веков» подобно душе в Храме Искусств.
Таким образом, непосредственная встреча с абсолютной истиной кажется невозможной для нормального немистического сознания. Мы не можем знать реальности и даже не можем доказать существование самых простых предметов, хотя это ограничение остро осознают лишь немногие люди, а большинство из них стали бы его отрицать. Но в роде человеческом упорно существует тип личности, который ясно осознает это ограничение и не может смириться с теми мнимыми реалиями, которыми «обставлена» вселенная всякого нормального человека. Таким людям, чтобы не чувствовать себя неуютно, необходимо создать для себя некий образ Нечто или Ничто, находящегося на том конце их «телеграфной линии», – некую «концепцию бытия», «теорию знания». Их мучает Непознаваемое, они страстно желают знать первоначала, требуют какого-то объяснения темным сторонам вещей. Коль скоро человек обладает таким темпераментом, он испытывает голод по реальности и удовлетворяет его как умеет, умудряясь лишь отстранить голодную смерть, но никогда не насыщаясь.
***
Рассмотрим ментальный аппарат, находящийся в распоряжении Я, к выясним методы, посредством которых оно может вырваться за пределы мира ощущений, подняться над его ритмами и познать сверхчувственную Реальность или хотя бы достичь сознательного контакта с ней. Обычное сознание заперто в тюрьме и, с помощью науки и философии, обозревает свою камеру и находящуюся в ней мебель, исследует толщину стенок и рассуждает, могут ли достоверные новости извне проникнуть внутрь. Две силы, запертые в этой же камере, – желание больше знать и желание больше любить – находятся в нескончаемой работе. Преобладание первого из этих стремлений мы называем философским или научным темпераментом. Там же, где восприятие вещей переполнено страстью неудовлетворенной любви, мы называем реакцию человека поэтической, художественной и в целом – хотя это не всегда явно проявляется – религиозной.
Некоторые люди утверждают, будто они убежали из тюрьмы. Сделать они могли это только для того, чтобы удовлетворить два своих страстных желания, – ибо они и только они превращают в тюрьму то, что в других условиях было бы комфортабельным отелем. Поскольку в той или иной степени эти желания присутствуют в каждом из нас – в активной или скрытой форме, – то несомненно имеет смысл найти, если мы сможем, слабое место в стене и достичь одного из возможных путей освобождения.
Прежде чем мы попытаемся описать на языке психологии тот метод, с помощью которого мистик освобождается от оков ощущений и ступает на путь ведущий домой, представляется разумным исследовать механизмы, находящиеся в распоряжении нормального осознающего Я – творения, или части творения, осознаваемого нами как «мы сами». Психологи прошлых времен привыкли говорить, что сигналы из внешнего мира пробуждают в этом Я три основные формы деятельности. Во-первых, они вызывают движение влечения или отталкивания, желания или отвращения, которые варьируются в широких пределах от полусознательного плача голодного ребенка до страсти любовника, художника или фанатика. Во-вторых, они стимулируют некий процесс усвоения, во время которого Я комбинирует и обдумывает предоставленный ему материал, поглощая в конце концов некоторые из получившихся концепций и делая их частью себя или своего мира. В-третьих, движения желания или воздействие рассудка (или разнообразные комбинации того и другого) рождают в Я намерение, благодаря которому восприятие и понятие выливаются в действие – телесное, ментальное или духовное. Таким образом, основные аспекты Я классифицировались как Эмоции, Интеллект и Воля, а темперамент личности рассматривался как эмоциональный, интеллектуальный или волевой в зависимости от того, что главенствует в человеке: чувства, мысли или волевые побуждения.
Современные психологи уходят от этой схематичной концепции и все больше делают упор на единстве души [psyche] – того гипотетического Я, которого никто никогда не видел, – и на некоем аспекте ее энергичного желания, ее либидо или «гормонального побуждения» как управляющего фактора ее жизни. Подобные понятия полезны для изучающих мистицизм, хотя и не могут приниматься без критики или рассматриваться как завершенные.
Неудовлетворенная душа в своем эмоциональном аспекте желает больше любить, а ее любопытствующий интеллект желает больше знать. Пробужденное человеческое сознание начинает подозревать, что оба эти желания содержатся на голодном пайке, что в действительности где-то в таинственном мире вовне еще есть что любить и что знать. Более того, оно также подозревает, что его способности к привязанности и пониманию достойны более значительных и долговременных целей, чем те, которые предоставляют нам иллюзии чувств. Сознание, побуждаемое таким образом стремлениями чувства или мысли, всегда стремится броситься навстречу Абсолюту и всегда оказывается вынужденным вернуться назад.
Оно по очереди опробует утонченные философские системы и научные схемы. Искусство и жизнь, сопутствующие человечеству невзгоды могут до определенного момента поощрять эмоциональное мировосприятие; но отброшенный было интеллект возникает вновь и заявляет, что подобный подход не имеет под собой основания. С другой стороны, иногда кажется, что метафизика и наука открывают интеллекту окно с видом на истину, но, когда в это окно выглядывает сердце, оно говорит, что перед ним – холодная пустыня, в которой оно не может найти себе пищу. Для того чтобы удовлетвориться во всей своей целостности, Я должно либо сплавить воедино все эти разнообразные стороны вещей, либо подняться над ними, ибо реальность, которую оно ищет, должна сполна удовлетворять обоим требованиям.
Когда Дионисий Ареопагит разделил наиболее приближенных к Богу ангелов на серафимов, пылающих совершенной любовью, и херувимов, наполненных совершенным знанием, он только отразил два наиболее интенсивных стремления человеческой души и образно описал двойственное состояние Блаженного Видения, которое составляет ее цель.
В некотором смысле можно сказать, что жажда знаний есть часть жажды совершенной любви, ибо одним из аспектов этой всеохватывающей страсти, несомненно, является стремление познать обожаемую вещь как можно более глубоко, полно и близко. Характерная деятельность Любви – ибо Любовь, «одни крылья», деятельна по своей природе и, как говорят мистики, «не может быть ленивой» – это поиск, движение к объекту желания, который можно полностью познать, только овладев им, и возлюбить в совершенстве, только полностью познав его. Близкое общение составляет сущность Любви не в меньшей степени, чем почитание. Радостные плоды этого общения – вот ее естественное завершение. Это относится ко всем поискам Любви, вне зависимости от природы – человеческой или божественной – Возлюбленного объекта, будь то невеста, Святой Грааль, Роза мистиков или Полнота Бога.
С другой стороны, ни в каком смысле нельзя сказать, что желание любви есть всего лишь часть стремления к совершенному знанию, ибо такого рода чисто интеллектуальное честолюбие не подразумевает ни обожания, ни самоотдачи, ни взаимности чувств между Познающим и Познаваемым. Чистое знание само по себе есть предмет восприятия, но не действия, занятие глаз, но не крыльев, в лучшем случае – занятие живого мертвеца. Таким образом, необходимо четко разделить два великих выражения жизни – энергичную любовь и пассивное знание. Одно связано с активной, стремящейся вовне деятельностью, с динамическим импульсом совершать какое-то действие – физическое, ментальное или духовное, – который присущ всему живому и который психологи называют «велением» [conation], способностью к волевому движению. Другое связано с непреходящим сознанием, пассивным знанием чего-то, и названо психологами «познанием», или способностью к познанию [cognition].
«Способность к волевому движению» – это почти полностью дело воли, но воли стимулируемой эмоциями, ибо волевое действие любого рода, каким бы разумным оно ни казалось, всегда является результатом интереса, а интерес предполагает чувства. Мы действуем потому, что ощущаем желание действовать, чувствуем, что мы должны что-то делать. Является ли побуждающая сила предпочтением или насущной необходимостью – наш импульс «делать» есть синтез решимости и желания. Все достижения человека являются результатом волевого движения, и никогда – одной лишь мысли. «Интеллект сам по себе не совершает ничего», – сказал Аристотель, и современная психология всего лишь подтвердила этот закон. И хотя поиск Реальности может в большой степени поддерживаться интеллектуальной стороной сознания, он все же никогда не обусловлен каким-либо «сознательным решением», поскольку сила рассуждения как таковая обладает незначительной инициативой. Сфера ее деятельности скорее анализ, а не исследование: она сидит на месте, изучая и комбинируя то, что попадает ей в руки, и не пытается затронуть того, что лежит за пределами доступной ей области. Мысль не проникает глубоко в объект, к которому Я не испытывает интереса – то есть не ощущает притяжения или желания, порождающего волевое движение, – ибо интерес есть единственный известный нам метод пробудить волю и обеспечить фиксацию внимания, необходимую для любого интеллектуального процесса. Никто не думает долго о том, что его не заботит или, другими словами, не затрагивает каких-то сторон его эмоциональной жизни. Человек может что-то ненавидеть или любить, чего-то бояться или хотеть; но в любом случае он должен испытывать к этому какое-то чувство. Чувства – это щупальца, которые мы протягиваем в мир вещей.
Здесь психология говорит нам то же самое, о чем узнал за время своего паломничества Данте – о крайней важности и созвучном ритме il desiro и il velle (ласточки. Si comme rota ch'egualmente e mossa, ([«желания и воли. Если они движутся ровно, как колесо», (итал.), «Божественная комедия», Рай, XXXIII) они движутся вместе, чтобы выполнить Космический план. Согласно Данте, всякая человеческая жизнь, в той мере, в которой она превосходит состояние лишь пассивного «осознания», подчиняется закону, в неявном виде присущему всей вселенной, – закону индивидуального разума. Не логика, не «здравый смысл», но l'amor che move il sole e le altre stelle («Любовь, что движет солнце и светила», Рай, XXXIII) – вот движущая сила человеческого духа, источник, вдохновляющий изобретателей, философов и художников не в меньшей степени, чем героев и святых.
Признание важности чувств в нашей жизни и, особенно, их главенства над рассудком во всем, что касается контактов человека с миром трансцендентного, – одно из величайших достижений современной психологии. В сфере религии она признает, что фраза «Бог, знаемый сердцем» дает лучшее представление о характере нашего духовного опыта, чем «Бог, о котором догадался наш разум», что интуиция любящего более плодотворна и достоверна, чем диалектические доказательства. Таким образом, общие места мистицизма одно за другим открываются заново официальной наукой и находят свое место в психологии духовной жизни. Действительно, мысль есть всего лишь слуга силы и побудительного мотива – слуга искусный, но высокомерный, постоянно стремящийся узурпировать права своих господ. С другой стороны, некоторые формы чувств – интерес, желание, страх, голод – должны обеспечивать мотивацию, в противном случае воля бы бездействовала, а интеллект скатился бы до уровня вычислительной машины.
Далее, «у сердца есть свои доводы, о которых рассудок не имеет понятия». Как показывает опыт, в моменты сильного эмоционального возбуждения – сколь ни скоротечны они – мы гораздо глубже погружаемся в реальность вещей, чем в часы наиболее блистательных рассуждений. Прикосновение страсти распахивает настежь двери, в которые тщетно ломится логика, ибо страсть пробуждает к деятельности не только разум, но все жизненные силы человека. Именно любящий, поэт, скорбящий, новообращенный разделяют на мгновение привилегию мистиков – приподнимать Покрывало Изиды, с которым беспомощно возится наука, оставляя на нем лишь грязные следы своих пальцев. Сердце страстно и беспрестанно устремляется в неизвестное и приносит домой, в прямом и переносном смысле, «свежую пищу для размышлений». Поэтому тот, кто «чувствует, что думает», вероятно, обладает более богатым, более реальным, хотя, может быть, и менее упорядоченным опытом, чем тот, кто «думает, что чувствует».
Этот психологический закон, легко проверяемый по отношению к земным делам, также достаточно хорошо выполняется и по отношению к сверхчувственному. Это раз и навсегда выразил анонимный автор «Облака неведения», сказав о Боге: «Его можно приобрести и удержать любовью, но никогда – пониманием». Только это возвышенное чувство, «давление тайной слепой любви», а не искусные построения логики и «доказательства» существования Абсолюта, приводимые апологетами, открывает глаза на вещи, которые не были видны до сих пор. «Поэтому, – говорит далее тот же автор, – в тот момент, когда ты пытаешься достичь Бога и ощущаешь в себе милосердие Его, подними к Нему свое сердце в покорном порыве любви, думай о Боге, Который создал тебя, Который владеет тобой, Который милосердно вознес тебя до того, что ты есть, и не допускай никакой другой мысли о Нем. И даже всего этого не нужно, ибо для тебя достаточно непосредственно направить свое сердце к Богу, без какой-либо причины, кроме как Он сам». Здесь мы видим работу эмоций в чистом виде – движение желания, переходящее непосредственно в акт концентрации, и приведение всех сил Я в состояние сосредоточенного внимания, являющееся основой для действий Воли. Подобную силу и побуждение мы чувствуем в сердце, в единстве всех наших телесных сил и особенно в наших желаниях.] Такой акт совершенной концентрации, страстного фокусирования всего Я в одной точке, «непосредственно направленный» на реальные или трансцендентные вещи, представляет собой, говоря техническим языком мистиков, состояние «воспоминания», являющееся характерной особенностью мистического сознания и с необходимостью предшествующее чистому созерцанию – состоянию, в котором мистик достигает общения с Реальностью.
Таким образом, мы подошли к описанию психологических механизмов мистика. Поскольку он, как и все остальные люди, обладает чувствами, мышлением и волей, очень важно, чтобы его любовь и его решимость, даже в большей степени, чем его мысли, были направлены на Трансцендентную Реальность. Он должен ощущать сильное эмоциональное притяжение к сверхчувственному объекту своих поисков – ту любовь, которую философы-схоласты определяли как силу или власть, заставляющую каждое творение следовать собственной природе. Отсюда должна рождаться воля к достижению единения с Абсолютным объектом. В свою очередь, воля – активное, сжигающее желание – должна кристаллизоваться и выразиться в виде той определенной и сознательной концентрации всего Я на Объекте, которая предшествует состоянию созерцания. Здесь мы уже видим, насколько заблуждаются те, кто относит мистический темперамент к пассивному типу.
Теперь перейдем к рассмотрению самого состояния созерцания – в чем оно заключается и к чему ведет; каково его психологическое объяснение, и почему оно имеет значение для опыта. Здесь, как, впрочем, и в случае других редких состояний сознания, мы пытаемся описать извне то, что может быть адекватно описано только изнутри, говоря другими словами – только мистики действительно могут писать о мистицизме. К счастью, многие мистики так и делали, и мы, основываясь на их опыте и исследованиях психологии, можем попытаться сделать некоторые элементарные выводы.
В целом складывается впечатление, что акт созерцания представляет для мистика некие «психологические ворота» – метод перехода с одного уровня сознания на другой. Говоря техническим языком, в этом состоянии он смещает свое «поле восприятия» и обретает характерный для него взгляд на вселенную. Существование такого характерного взгляда, не зависящего от вероучения или расы, доказывается историей мистицизма, достаточно ясно демонстрирующей, что в некоторых людях может пробуждаться иной вид сознания, иное «ощущение», отличное от тех обычных проявлений, которые мы обсуждали. Это ощущение обязательно затрагивает и эмоции, и волю, и интеллект. Оно может проявляться в любом из этих аспектов души. Тем не менее оно отличается от всех эмоциональных, интеллектуальных и волевых сторон жизни обыкновенного человека и превосходит их. Платон говорил о нем как о сознании, которое могло бы понять реальный мир Идей. Развитие этого ощущения есть конечная цель системы образования, предложенной в его «Государстве». Плотин называл этот вид сознания «иным умом, отличным от того, который рассуждает и именуется рациональным». Его задача, говорит далее Плотин, заключается в восприятии сверхчувственного – или, на языке неоплатоников, умного – мира.
Говоря словами «Германской теологии», этот тип сознания обладает «способностью заглядывать в вечность», оно – тот «таинственный глаз души», которым святой Августин видел «никогда не изменяющийся свет». Это, говорит аль-Газали, персидский мистик одиннадцатого века, «похоже на непосредственное восприятие, как если бы кто-нибудь коснулся объекта своей рукой». Его великий христианский преемник, святой Бернард, продолжает: «Оно может быть определено как истинное и непогрешимое предощущение души, неколеблющееся восприятие истины»; «Простое видение истины, – добавляет Фома Аквинский, – которое завершает движение желания».
Возникающее ощущение пронизано сжигающей любовью – ибо оно кажется его обладателю прежде всего движением его сердца; тонкостью ума – ибо обожание целиком направлено на наиболее возвышенный предмет мысли; непреклонной волей – ибо на пути к нему нужно преодолеть естественные сомнения, предубеждения, апатию и снисхождение человека к самому себе. Этот путь, кажущийся тем, кто «остался дома», воплощением «Высшей Праздности», на самом деле есть последнее и самое трудное предназначение человеческого духа. Он представляет собой единственный известный метод, позволяющий нам обрести сознательную власть над всеми нашими способностями и, поднимаясь на все более высокие уровни сознания, познать огромную жизнь, в которую мы все погружены, – достичь единения с Трансцендентной Личностью, в Которой возобновляется эта жизнь.
Парадокс мистиков заключается в том, что пассивность, которую, как кажется, они проявляют, есть в действительности состояние самой напряженной деятельности – более того, там, где пассивность полностью отсутствует, невозможно никакое значительное творческое действие. Поверхностное сознание принуждает себя к покою для того, чтобы освободить другую, гораздо более глубоко запрятанную силу, которая в момент экстаза созерцающего гения возносится до высочайшей степени эффективности.
«Этот покой, – говорит Уолтер Хилтон, – бесконечно далек от плотского безделья и слепой безопасности. Он полон невидимой работы и только называется покоем, потому что милосердие освобождает душу от тяжкого ига плотской любви и делает ее свободной, даря ей святую духовную любовь для того, чтобы душа могла трудиться радостно, кротко и блаженно... Поэтому лучше назвать его святым бездельем, покоем, полным заботы, – ибо это есть состояние тишины, когда не слышно страшных воплей и звериного рыка плотских желаний». (Walter Hilton, «The Scale of Perfection»)
Если те, кто развил в себе эту скрытую силу, истинны в своих утверждениях, то Я заблуждается, предполагая, что оно полностью отделено от истинной внешней вселенной. По-видимому, у Я все же есть нечто вроде щупалец, способных – если оно научится разворачивать их – протянуть чувствительные кончики далеко за пределы той ограниченной оболочки, в которой находится наше сознание, и принести знание о реальности более высокой, чем та, что может быть выведена из сообщений наших чувств. Развившаяся до совершенства и полноты сознания человеческая душа, раскрывшись подобно анемону, может открыть и познать океан, в котором она плавает. Этот акт – это состояние сознания, когда отбрасываются все барьеры, Абсолют втекает в нас и мы, бросаясь в его объятия, находим и чувствуем Бесконечность, которая превыше всех причин и всех знаний, – и есть истинное «мистическое состояние». Ценность созерцания заключается в том, что оно стремится создать подобное состояние, высвободить это трансцендентальное ощущение и тем самым превратить «низшее рабство», в котором естественный человек пребывает под влиянием своего окружения, в «высшее рабство» полностью осознаваемой зависимости от Реальности, в которой мы живем, движемся и существуем.
В чем же тогда, вопрошаем мы, состоит природа этого особого ощущения – трансцендентального сознания – и каким образом созерцание высвобождает его?
Любые попытки ответить на этот вопрос выводят на сцену еще один аспект психической жизни человека – аспект, имеющий первостепенное значение для тех, кто изучает мистицизм. Мы уже обозрели основные способы, которыми реагирует на опыт наше поверхностное сознание – сознание, которое на протяжении веков училось иметь дело с миром ощущений. Мы знаем, однако, что личность человека гораздо глубже и гораздо более загадочна, чем сумма его сознательных чувств, мыслей и воли; что поверхностное Я – Эго, которое мы все осознаем, – не идет ни в какое сравнение с теми глубинами сущности, которые оно скрывает внутри себя. «В тебе есть некий корень, скрытая глубина, – говорит Лоу, – из которой все способности произрастают, как линии из центра, как ветви из ствола дерева. Эта глубина называется центром, основанием или дном души. Она – единство, Вечность и – я даже сказал бы – бесконечность твоей души, ибо она настолько бесконечна, что ничто не может удовлетворить ее или дать ей покой, но лишь бесконечность Бога». («The Spirit of Prayer» («Liberal and Mystical Writings of William Law»))
Поскольку обыкновенный человек абсолютно не способен установить связь с духовной реальностью посредством своих чувств, мыслей или воли, то становится очевидным, что именно в этой глубине нашего существа, в этих неизмеримых уровнях личности должны мы искать, если хотим найти, орган, способность, посредством которой человек может достичь цели мистиков. Изменение сознания, происходящее во время созерцания, означает лишь то, что с «основания или дна души» всплывает некая способность, которая «скрывается в глубине» повседневной жизни.
Современная психология в своей доктрине бессознательной или подсознательной личности признает существование психической жизни, лежащей за пределами поля сознания. Более того, она настолько углубилась в эту призрачную область – где даже само название «область» есть не более чем удобное обозначение, что иногда кажется, будто она имеет лучшее представление о бессознательной, чем о сознательной жизни человека. Здесь психология шаг за шагом обнаруживает источники самых животных инстинктов, наименее объяснимых способностей и духовной интуиции – «обезьяну и тигра», а также «душу». Гениальность и пророческий дар, бессонница и одержимость, ясновидение, гипноз, истерия – все объясняется «бессознательным разумом». В своем разрушительном стремлении психологи не встречают очевидных трудностей в сведении основных явлений религиозного и мистического опыта к деятельности «бессознательного», направленной на косвенное удовлетворение подавленных желаний. Если их все же прижимают к стенке, они объясняют упомянутые явления сентенциями типа «Бог говорит с человеком в подсознании», под чем они подразумевают лишь то, что наше восприятие вечного имеет скорее характер интуиции, чем мысли. В конце концов, «бессознательное» – всего лишь удобное название для суммы тех способностей, частей или качеств цельного Я, которые не являются сознательными в данный момент или которые не сознает Эго. В бессознательную область среднего здорового человека включаются все те виды автоматической деятельности, благодаря которым поддерживается жизнь тела, а также все те «нецивилизованные» инстинкты и пороки, унаследованные от родовой дикости, которые образование выбросило из потока сознания и которые теперь только посылают на поверхность тщательно зашифрованные сигналы. Там же располагаются все страстные желания, которым не оставляет места суетная жизнь мира, и там же расположен тот глубокий бассейн, сердце личности, сообщения из которого могут достигать сознания в моменты наибольшей ясности. Получается, что у нормального человека самое лучшее и самое худшее, самая дикая и самая духовная части характера загнаны «за барьер». Об этом частенько забывают упомянуть сторонники теории «бессознательного».
Следовательно, если мы считаем удобным и действительно необходимым пользоваться символами и схемами психологии в попытке проследить мистический путь, мы не должны забывать о тех разнообразных и смутных значениях, которые несут эти символы, а также о гипотетическом характере многих сущностей, которые они представляют. Мы также не можем допустить использования термина «бессознательное» в качестве эквивалента трансцендентального восприятия [sense].
Здесь мистики, несомненно, проявили больше научного духа и более утонченную способность к анализу, чем психологи. Они также знали о том, что духовное восприятие в нормальном человеке лежит за порогом сознания. Хотя в их распоряжении не было пространственных метафор современной школы и они не умели описать стремление человека к Богу в тех живописных терминах уровней и скачков, границ и полей, проекции, подавления и сублимации, которые кажутся сегодня исследователям духовной жизни столь естественными, они все же не оставляют в нас никакого сомнения относительно их взгляда на вещи. Духовная история человека означала для них, как и для нас сейчас, в первую очередь, возникновение трансцендентного ощущения, захват им поля сознания и открытие тех путей, через которые втекает более обширная духовная жизнь и становится возможным восприятие более высокой реальности. Рассматриваемый как изолированный акт, этот процесс назывался «созерцанием». В том же случае, когда он составлял часть общего процесса жизни и приносил постоянный результат, мистики называли его «Новым Рождением», «дающим жизнь».
Мистики всегда четко различали личность, связанную с Новым Рождением, – «человека духа», способного к духовному зрению и жизни и отделенного от «земного человека», который приспособлен только к естественной жизни, – и цельную личность, сознательную или бессознательную. У них не вызывало сомнений то, что частица человека, принадлежащая не Времени, но Вечности, представляет собой нечто совершенно отличное от всей остальной человеческой природы, целиком направленной на то, чтобы удовлетворить требованиям чисто естественного мира. С точки зрения специалистов прошлого задача мистиков заключалась в том, чтобы переделать, преобразовать всю свою личность, подчинив ее требованиям духовного Я, высвободить его из укрытия и объединиться вокруг него как вокруг центра, тем самым становясь «божественным человечеством».
В процессе развития доктрины мистицизма божественное ядро – точка контакта между жизнью человека и божественной жизнью, в которую он погружен и в которой укоренен, – имело много названий. Все они, очевидно, обозначают одно и то же, хотя и подчеркивают разные стороны жизни. Иногда его называют синтерезисом, хранителем человеческого бытия, иногда – Искрой души, Funklein в учении немецких мистиков, иногда – вершиной, точкой, в которой душа касается небес. С другой стороны, перескакивая на противоположный конец шкалы символов и подчеркивая участие этого ядра в чистом Бытии, а не его отличие от природы, его называли Основанием души, первоосновой, в которой пребывает Бог и откуда проистекает вся духовная жизнь. Понятно, что все эти догадки и предположения имели одну и ту же цель и что все они должны пониматься в символическом смысле; как заметил Малаваль в ответ на настойчивые расспросы своих учеников, «поскольку душа человека относится к явлениям духовным и не может быть разделена на части, она не может иметь высоты или глубины, вершины или поверхности. Но поскольку мы судим о духовных явлениях, опираясь на явления материальные – ибо последние мы знаем лучше и больше привыкли к ним, – то называем самую высшую из всех концепций вершиной понимания, а более легкий путь постижения – поверхностью понимания».
В любом случае, какое бы мы ни давали этому имя, речь идет об органе духовного сознания человека – месте, где он встречается с Абсолютом, о зародыше его реальной жизни. Здесь находится то глубокое «Трансцендентальное Чувство», «начало и конец метафизики», которое, как говорит профессор Стюарт, «есть и торжественное ощущение Вневременного Бытия – осеняющего нас «нечто, что было, есть и всегда будет», – и убеждение в том, что Жизнь прекрасна». «Я полагаю, – говорит далее этот автор, – что именно посредством Трансцендентального восприятия, проявляющегося в нормальной ситуации как вера в ценность жизни, а в состоянии экстаза как ощущение Вневременного Бытия, – а не посредством Мышления, идущего по пути спекулятивных построений, – сознание наиболее близко подходит к объекту метафизики – Высшей Реальности».
Существование подобного «восприятия», составной части или функции цельного человеческого существа, подтверждалось и изучалось не только мистиками, но провидцами и учителями всех времен и религий – египтянами, греками, индийцами, поэтами, факирами, философами и святыми. Вера в его реальность – это основной стержень христианства, как, впрочем, и любой другой религии, достойной так называться. Оно оправдывает, в свою очередь, существование мистицизма, аскезы и всего механизма самоотречения. Все заявления мистиков о возможности единения с Богом должны основываться на существовании некоей крайней точки, в которой природа человека соприкасается с Абсолютом, на том, что сущность человека, его истинное бытие пронизано Божественной Жизнью, составляющей основу реальности вещей. Здесь, говорят мистики, возникает наша связь с реальностью и только в этом месте можно сыграть «свадьбу, от которой приходит Господь».
Используя другую схему, можно сказать, что человек неявным образом является «сыном бесконечности» именно благодаря существованию внутри него бессмертной искры центрального огня. Поэтому мистический путь есть жизнь и дисциплина, направленные на то, чтобы изменить составные части ментальной жизни человека, включить эту искру в поле сознания – вырвать ее из тайника, из тех глубочайших уровней, где она поддерживается и существует в обычном состоянии, – и сделать ее главенствующим элементом, вокруг которого должна строиться вся личность.
Очевидно, что в обычных условиях поверхностное Я, не подвергающееся воздействию внезапных порывов «Трансцендентального Чувства [Feeling]», порожденных спасительным безумием религии, искусства или любви, не имеет никакого представления ни об отношении этого молчаливого наблюдателя – «обитателя глубин» – к сигналам, приходящим из внешнего мира, ни о деятельности, которую эти сигналы в нем пробуждают. Сконцентрированное на мире ощущений и на сообщениях, из него приходящих, поверхностное сознание не подозревает о связях между спрятанным в глубине субъектом и недостижимым объектом всех мыслей. Однако с помощью намеренного невнимания к сигналам органов чувств, подобно тому как это происходит при созерцании, мистик может перенести основание души, престол «Трансцендентального Чувства», в область сознательного, сделав его доступным воздействию воли. Таким образом, забывая о своем обычном и по большей части фиктивном «внешнем мире», человек поднимает на поверхность иное, более значительное множество восприятий, которые в нормальных условиях не имели бы никакой возможности проявить себя. Иногда они объединяются с обычной способностью к рассуждению, но гораздо чаще они вытесняют ее. Некоторые из этих изменений, «потерь ради того, чтобы найти», по-видимому, необходимы для того, чтобы трансцендентальные способности человека смогли открыться в полную силу.
«Два ока человеческой души, – говорит «Германская теология», развивая глубокий образ Платона, – не могут выполнять свою работу одновременно, и если душа смотрит правым оком в вечность, то левое око должно закрыться и воздерживаться от работы, как если бы оно было мертвым. Ведь если бы левое око продолжало выполнять свою задачу по отношению к внешним вещам, то есть беседовало бы с временем и творениями, то тем самым оно мешало бы правому оку работать, то есть созерцать. Поэтому тот, кто занимается одним, должен отбросить другое, ибо «один человек не может служить двум господам».
Внутри нас скрыта способность к восприятию, к получению сигналов извне, но только малая часть сознания откликается на эти сигналы. Это похоже на то, как если бы одного телеграфиста посадили у множества линий – все они могут что-то передавать, но внимание телеграфиста в каждый момент сосредоточено только на одной из них. Говоря упрощенно, сознания не хватает, чтобы смотреть во все стороны. Даже в области чувственных восприятий никто не может осознавать больше нескольких вещей одновременно. Эти вещи заполняют центр нашего поля сознания, так же как объект, на котором мы фокусируем наше зрение, господствует в нашем поле зрения. Все остальные предметы отодвигаются к границам поля сознания. Мы смутно знаем, что они где-то там, однако не обращаем на них внимания и вряд ли заметим их исчезновение.
Для большинства из нас трансцендентное всегда находится за границами этого поля, поскольку мы отдаем все наше сознание на откуп чувственным ощущениям и позволяем им создать вселенную, в которой нам нравится оставаться. Только в определенных состояниях – при воспоминаниях, созерцании, в экстазе и прочих сходных обстоятельствах – сознание умудряется изгнать обычных жильцов, затворить «врата плоти» и впустить «в дом» до тех пор глубоко спрятанные способности к восприятию сигналов из другой плоскости бытия. Теперь уже мир ощущений оказывается за границами поля сознания, а внутрь врывается совершенно другой ландшафт. Наконец, мы начинаем видеть нечто, к чему подготавливает нас созерцание.
Перед нами – еще одно метафорическое описание цепочки процессов, имеющих своей целью смещение ментального равновесия – усыпление «нормального Я», которое обычно бодрствует, и пробуждение «трансцендентального Я», которое обычно спит. Уникальная способность изменять свою вселенную дана человеку – «точке, где встречаются различные сферы реальности», – хотя он редко задумывается об этом.
В личности гениальных мистиков качества, которые давление обычной жизни стремится удержать за барьером сознания, обладают ненормальной силой. У этих естественных исследователей Вечности «трансцендентальная способность», «глаз души», не только присутствует в зародыше, но развита в очень большой степени и сопровождается огромной эмоциональной и волевой силой. Подобные качества загоняются «за барьер» для того, чтобы избежать трения между ними и уравновешенными чертами поверхностного сознания, с которыми они могли бы войти в противоречие. Они, как сказал бы Якоб Бёме, «пребывают в потаенном». Там они бесконтрольно развиваются до тех пор, пока не достигают точки, в которой их сила становится настолько велика, что они прорываются через ограничения и возникают в поле сознания – либо временно захватывая господство над Я, как в состоянии экстаза, либо навсегда преобразуя старое Я, как при «объединяющей жизни». Достижение этой точки может быть ускорено с помощью процессов, которые всегда были известны мистикам и высоко ценились ими и которые нередко порождают состояние, обычно классифицируемое психологами как сны, мечты или гипноз. Во всех подобных случаях нормальное поверхностное сознание намеренно или непроизвольно засыпает, образы и идеи, связанные с нормальной жизнью, исключаются, и их место могут занять образы или способности «из-за барьера».
Несомненно, эти образы или способности могут быть как более, так и менее ценны, чем те, которые уже присутствуют в поверхностном сознании. Довольно часто в обыкновенном субъекте они представляют собой лишь разрозненные обрывки, которым поверхностное сознание не может найти применения. Однако у мистика эти качества носят совершенно иной характер, и это оправдывает средства, которыми он инстинктивно пользуется для того, чтобы высвободить их. Так, индийские мистики почти полностью построили свою внешнюю систему на двух принципах – аскетизме, господстве над чувствами, и преднамеренной практике самогипноза, использующей либо фиксацию взгляда на близлежащем объекте, либо ритмичное повторение мантр – священных текстов. Благодаря этим дополнительным формам дисциплины притяжение мира явлений ослабевает и разум отдается в распоряжение подсознательных сил.
Танцы, музыка и другие систематически культивируемые производные естественного ритма использовались греками при посвящении в Дионисийских мистериях, а также гностиками и множеством других мистических школ. Опыт показывает, что подобные процедуры действительно заметно воздействуют на человеческое сознание, хотя до сих пор мало кто понимает, как и почему это происходит. Такое искусственное, форсированное достижение состояния экстаза полностью противоречит традиции христианских созерцателей, однако и у них мы то и дело обнаруживаем моменты, когда экстатический транс или ясновидение, т.е. высвобождение «трансцендентального восприятия», вызывались спонтанно, с помощью чисто физических средств. Так Якоб Бёме, «тевтонский теософ», находясь однажды в своей комнате и «пристально вглядываясь в полированное оловянное блюдо, отражавшее яркий солнечный луч», впал в экстатическое состояние, в котором ему открылись первопричины и глубочайшие основы всех вещей. Такой же эффект оказало на Игнатия Лойолу созерцание текущих вод. Как-то раз, когда он сидел на берегу реки и смотрел на глубокий поток, «глаза его разума раскрылись, и хотя он не узрел видений, но понял и постиг духовные вещи... и благодаря этой ясности всё предстало перед ним в новом свете». Метод достижения ясности ума посредством сужения и очищения поля сознания походит на практику Иммануила Канта, который «нашел, что ему гораздо лучше думается о философских материях, когда он пристально смотрит на колокольню ближайшей церкви».
Несмотря на исследования психологов, настойчиво пытавшихся найти объяснение всем мистическим фактам с точки зрения патологии, особенности, сопровождающие мистическое сознание, до сих пор остаются неразрешимой загадкой. Их следует отнести не к категории чудес или категории болезней – как это делают слишком ярые их друзья и противники, – но к области чистой психологии и исследовать беспристрастно по крайней мере с тем вниманием, которое мы с готовностью уделяем гораздо менее его заслуживающим чудачествам, явно свидетельствующим о порочных наклонностях или вырождении. Существование подобных явлений не более дискредитирует здравость ума мистицизма или достоверность его результатов, чем неустойчивое нервное состояние художника, который до некоторой степени разделяет мистическое понимание Реального, дискредитирует искусство. «Тот, кто собрался бы классифицировать человечество только в соответствии с психофизическими явлениями, – справедливо замечает фон Хюгель, – не колеблясь поместил бы таких личностей, как Кант и Бетховен, среди отъявленных и безнадежных ипохондриков».
Что касается мистиков, то для объяснения наблюдаемых в их жизни необычных явлений, естественно, наиболее часто привлекалась истерия, благодаря поразительному обилию сопровождающих ее ментальных синдромов вроде странной способности расщепления, перестановки и усиления элементов сознания, явно выраженной тенденции к медиумизму и экстазу. Однако в целом это похоже на попытки искать объяснение гениальности Тальони в симптомах пляски святого Витта. И болезнь, и искусство связаны с телесными явлениями. Точно так же и мистицизм, и истерия связаны с преобладанием в сознании одной фиксированной и напряженной идеи – предчувствия, которое управляет жизнью и может привести к поразительным психическим и физическим результатам. У истерика эта идея, как правило, поначалу попросту тривиальна [trivial] или болезненна, однако вследствие неустойчивого ментального состояния она становится навязчивой. В душе же мистика господствует не просто идея, а именно великая идея – настолько великая, что, проявляясь в человеческом сознании во всей своей полноте, она почти неизбежно вытесняет оттуда все остальное, поскольку она не что иное, как восприятие трансцендентальной реальности и присутствия Бога. Поэтому если моноидеизм больного истерией неизменно носит иррациональный характер, то у мистика, напротив, его моноидеизм вполне рационален.
Таким образом, пока психофизические взаимосвязи столь плохо изучены, было бы, по-видимому, более благоразумным и во всяком случае более научным воздержаться от суждений относительно значений психофизических явлений, сопровождающих мистическую жизнь, вместо того чтобы набрасываться с деструктивной критикой на таинственные факты, которые, по меньшей мере, допускают более чем одну интерпретацию. Пытаться определить природу смеси по химическим характеристикам отдельных ее составляющих – затея сомнительная.
***
Итак, подведем итоги: какие же основные характеристики мы обнаружили в нашем наброске ментальной жизни человека?
Мы разделили эту жизнь (достаточно произвольным образом) некоей перемещающейся линией, которую психологи называют «барьером сознания», на поверхностную жизнь и подсознательные глубины.
В поверхностной жизни – хотя мы и осознаем ее существенную целостность – мы выделили три основные и постоянно присутствующие стороны: триединство чувств, мышления и воли. Первенство мы были вынуждены отдать чувствам, как силе, приводящей в работу механизмы воли и мышления.
Мы видели, что поверхностная жизнь выражается в двух взаимодополняющих формах – в виде способности к волевому движению (действие, направленное наружу) и в виде способности к познанию (внутреннее знание). Первое – динамическое по типу – обусловлено, в основном, волей, стимулированной эмоциями; второе – пассивное – есть занятие интеллекта. Они соответствуют двум главным аспектам, которые человек различает во вселенской жизни, – Бытию и Становлению.
Ни способность к волевому движению, ни способность к познанию, другими словами, ни действие, ни мысль поверхностного сознания, связанного с естественным существованием и находящегося под влиянием пространственных понятий, не могут установить связь с Абсолютом, миром трансцендентного. Подобные действия и мысли имеют дело только с материалом, полученным, прямо или косвенно, из мира ощущений. Тем не менее свидетельства мистиков и других личностей, обладающих «инстинктом к Абсолютному», указывают на существование у человека еще одной способности – по существу, более глубокого Я, которое обстоятельства обыкновенной жизни обычно удерживают «за барьером» сознания и которое, таким образом, является одним из факторов «подсознательной жизни». Это скрытое Я – основное действующее лицо мистицизма, живущее «значимой» жизнью, соприкасаясь с реальным или трансцендентным миром.
Определенные процессы, такие, как созерцание, могут настолько изменить состояние сознания, что позволяют высвободить глубинное Я, которое, проникая в большей или меньшей степени в сознательную жизнь, делает человека в большей или меньшей степени мистиком.
Таким образом, мистическая жизнь подразумевает высвобождение трансцендентального Я из глубин человеческой личности, захват поля сознания этим Я и «преобразование» или перестройку чувств, мыслей и воли – характера человека – вокруг нового центра жизни.
Мы попытались описать снаружи объект поиска мистиков, который видится изнутри, как понимание или непосредственное общение с трансцендентной Реальностью. Здесь, так же как и в самой высокой земной любви, познание и общение есть одно и то же, и если мы хотим осознать, то должны «объединиться с блаженством». Та сторона нашего существа, посредством которой мы можем достичь единения, – «сущность души», как называл ее Рейсбрук, – обычно лежит за барьером нашего сознания, однако при благоприятных условиях она может быть освобождена у определенных натур, анормально одаренных и полных жизненных сил, при помощи определенных действий, таких, как созерцание. Если же эта сущность проявляется, она призывает себе на помощь все аспекты Осознающего Я. Поверхностное сознание должно сотрудничать с глубинным, и, в конце концов слившись вместе, они порождают то единение сознания на более высоком уровне, которое только и может положить конец беспокойству человека. Сердце, жаждущее Всего, разум, мыслящий о Нем, воля, концентрирующая на Нем все Я, – все должно быть вовлечено в игру. Я должно быть отвергнуто, однако оно не должно быть уничтожено, как предлагают некоторые квиетисты. Оно умирает лишь для того, чтобы иметь возможность ожить вновь. Высший успех – постоянная уверенность мистика в том, что «мы скорее находимся на небесах, чем на земле», – «проистекает, – как говорит Юлиана Норвичская в отрывке, предвосхищающем классификацию современных психологов, – из естественной Любви нашей души, из ясного света нашего разума и непоколебимости нашей воли».
Однако в каком же порядке должны располагаться эти три составляющие в работе, которая есть единое? Как мы уже видели, каждая из них должна выполнять свою роль, ибо мы имеем дело с откликом человека во всей его целостности на неудержимое притяжение Бога. Но что же будет преобладать? Окончательная природа опыта Я относительно реальности будет зависеть от ответа, которое оно само даст на этот вопрос. Каковы здесь относительные ценности Разума и Сердца? Кто из них принесет Я ближе к Мысли Бога, к реальной жизни, в которую оно погружено? Кто из них, получив главенствующую роль, с большей вероятностью приведет Я в гармонию с Абсолютом? Любовь к Богу, которая всегда присутствует в сердцах, а иногда и на устах святых, – это страстное желание, жажда такой гармонии; «Болезнь разума» – его интеллектуальный эквивалент. Хотя нам кажется, что мы можем избавиться от Бога, нам никогда не удастся избавиться от той или иной формы этой жажды, кроме как ценой полного закоснения.
Теперь мы видим, что два главенствующих желания, разделяющих тюрьму Я, представляют стремление интеллекта и эмоций к единственному концу всех поисков. Тренированная воля – «способность к волевому движению» – со всеми спящими способностями, которые она может пробудить и использовать, может прийти на помощь какой-то из остальных двух сил. Какой? Этот вопрос крайне важен, поскольку судьба Я зависит от партнера, которого выберет воля.