Мистический опыт, представляющий собой переживание единства «Я» и Бога, может рассматриваться как наиболее радикальное решение проблемы «Человек — Бог». В мистическом опыте преобладает аспект любви к Богу, который превращается в восприятии мистика в любящего собеседника, божественное «Ты». Поэтому собственный мистический опыт составляет желанную цель верующего, которой добиваются намеренно, следуя определенным методикам.
Подготовка к мистическому опыту включает в себя четыре этапа: очищение от телесных влечений и желаний, очищение воли, просветление ума и воссоединение воли с Волей Бога. Мистический опыт требует от индивида преодоления его эмпирического эгоистического «Я». В действительности это не отвержение личности, но уничтожение в ней негативных черт, препятствующих переходу на новый уровень духовного развития. В мистическом опыте сознание не является активной силой: оно прорывается, преодолевается. Очевидно, что мистический опыт содержит в себе нечто внементалъное, паралогическое, непредсказуемое. Но это не значит, что по сути своей он антирационален. Скорее, как утверждают учителя дзэн-буддизма, мистический опыт — это знание, но знание наиболее адекватное, которое не может быть выражено в словах. Мистицизм есть форма погружения в глубину, доказывающая, что человеческая реальность сложна и многомерна. Несмотря на то, что ее уровни связаны между собой и им присуще взаимопроникновение («то, что внизу, подобно тому, что вверху; то, что вверху, подобно тому, что внизу», — «Изумрудная Скрижаль», алхимический труд, приписываемый Гермесу Трисмегисту), они не тождественны друг другу, и их нельзя путать. Мистический опыт совмещает в себе «праксис» — специальную технику достижения экстаза — «гносис» — эзотерическое знание.
Взаимоотношения между мистицизмом и религиозной традицией двойственны. Хотя мистический опыт может быть связан с религией и быть выражен в образах и формах, принадлежащих канонической традиции, он может быть и совершенно неожиданным, и содержание его порой бывает очень далеким от традиционного.
При этом принципиально важное значение имеет так называемый эффект познавательной предрасположенности, когда, например, последователь Христа выражает свои эмоциональные и психические переживания в понятиях христианства, а современный человек — в космической терминологии.
Согласно представлениям К. Юнга, источником мистического опыта и вообще источником всех переживаний нуминозного (священного) является область коллективного бессознательного, а сами образы опыта при всех видимых различиях скрывают за собой одни и те же бессознательные структуры — архетипы. Набор архетипов остается одним и тем же, а традиция определяет лишь внешние формы образов. Иногда же образы приходят без традиционной оболочки», пугая новым и непривычным содержанием. В качестве примера Юнг приводит «видение брата Николая» — опыт католического монаха, воспринятый им как явление ему св. Троицы. Видение брата Николая по своему содержанию далеко отстояло от принятых традицией представлений о благости и любви, источаемых св. Троицей. Увиденное наполнило искренне верующего монаха таким ужасом, что он навсегда отпечатался на его лице, и облик брата Николая стал страшен для окружающих — такая безысходная тьма читалась в его глазах. По мнению Юнга, монах пытался объяснить самому себе и окружающим свой опыт в тех образах, которые были ему известны и вписывались в традицию — отсюда его вера в то, что ему явилась именно св. Троица. В действительности же ему открылось темное начало в нуминозном — та самая «темная природа в Боге», о которой говорил Якоб Бёме. И поскольку этот опыт далеко выходил за канонические рамки, у брата Николая не нашлось ни образов, ни слов, чтобы выразить его адекватйо. Сознание его не было готово принять содержание опыта.
Этот пример хорошо демонстрирует, насколько догматическая традиция церкви может быть далека от живого мистического опыта. Психологический тип мистика, который живет своими созерцанйями, плохо сочетается с требованиями церкви как социального института, в глазах общества наделенного монополией на религиозный опыт и его интерпретацию.
Институционализм и мистицизм чаще всего выступают как антагонисты. Хотя мистицизм является ядром индуизма и буддизма, в иудаизме, христианстве и исламе он остается периферийным течением. Как сказал Макиавелли о св. Франциске и св. Доминике, «они спасли религию, но разрушили церковь».
Основатели религий могут быть великими мистиками, но содержание их опыта может иметь не так уж много общего с догмами, верованиями и институциональными ограничениями, на которые ориентируются большинство верующих. Если мистики как абсолютное меньшинство верующих игнорируются или преследуются большинством, лишенным мистического инсайта, религиозная жизнь утрачивает интенсивность и обаяние. С другой стороны, этим «избранным личностям» нелегко вписаться в общество менее восприимчивых искателей покоя и религиозной рутины. Хотя всякий глубоко религиозный человек — в какой-то мере мистик, а мистик в конечном счете может быть только религиозным, диалог между мистиком и ортодоксами редко бывает удачным. Поэтому мистицизму присуща тенденция к высвобождению из оков организованной религии.
Мистический опыт образует единый мир с магией, теургией, молитвой, богослужением, метафизикой и теологией. Нелегко вычленить в этом единстве собственно мистическое, и тем не менее это необходимо. Несмотря на то, что элементы мистицизма содержатся в магии и оккультизме, его не следует отождествлять с оккультным знанием, с голосами и видениями. Подлинный мистик считает оккультные силы реальными, но для него они не представляют интереса, и он выступает против использования этих сил во зло.
Молитва и богослужение могут рассматриваться как элементы мистического опыта, но это его средства, а не сущность. Обычно молитва и богослужение являются как бы продолжением непосредственного опыта единения с Богом.
Теология, поскольку она строится по образцу науки, аналитична и дискурсивна; она пользуется точными и абстрактными формулировками. А мистицизм, подобно поэзии, связан с парадоксальным и необычным употреблением языка.
Мистический опыт приносит язык в жертву. Но эта жертва не означает упразднение языка. Язык выходит за свои собственные рамки, перестает быть языком отдельных вещей и становится языком целого. «Мистика надо читать, как поэта. Стихи не информируют, они вызывают отклик. Стихотворение часто несовершенно, если в нем слишком много сказано. Эффект стихотворения всегда выходит за рамки прямого смысла слов, и все же слова выражают то, что они не договорили. В поэзии сказанное и несказанное нераздельны. Так и в языке мистики».
В мистической литературе постоянно встречаются внутренне противоречивые выражения, вроде: «ослепительный мрак», «шепот молчания», плодность». Это доказывает, что не логическая речь, а скорее музыка является элементом, через посредство которого мы наилучшим образом воспринимаем мистические истины. Действительно, многие произведения мистиков представляют собой только музыкальные созвучия.
Некоторые мистики даже отказываются называть мистическое просветление знанием. От мистика требуется скорее незнание сенсорного и концептуального содержания сознания. Так, знаменитый теолог Фахр ад-Дин Рази пришел однажды к не менее знаменитому святому Наджм ад-Дину Кубре и попросил разрешения вступить на Путь под его руководством. Кубра поручил своему уполномоченному устроить Рази в келье и наказал последнему предаться в уединении молитве. Однако Кубра не остановился на этом — направив на Рази свою духовную энергии (тавадджух), он лишил его всех приобретенных им книжных знаний. Осознав, что из его памяти стираются все знания, которыми, он так гордился, Рази вскричал: «Я не хочу,я не хочу!». Опыт прекратился. И тогда Рази вышел из своей кельи и покинул Наджм ад-Дина Кубру.
Иной пример подобного рода касается Газали, который не скрывает, что, вступив на Путь и делая первые шаги, долго боролся со своим слишком жадным к знаниям интеллектом, дабы его разум был чист и мог воспринимать знание (илм), которое находится не в книгах, а проистекает непосредственно от того, Кто является Знающим.
Подготовка к мистическому опыту включает в себя четыре этапа: очищение от телесных влечений и желаний, очищение воли, просветление ума и воссоединение воли с Волей Бога. Мистический опыт требует от индивида преодоления его эмпирического эгоистического «Я». В действительности это не отвержение личности, но уничтожение в ней негативных черт, препятствующих переходу на новый уровень духовного развития. В мистическом опыте сознание не является активной силой: оно прорывается, преодолевается. Очевидно, что мистический опыт содержит в себе нечто внементалъное, паралогическое, непредсказуемое. Но это не значит, что по сути своей он антирационален. Скорее, как утверждают учителя дзэн-буддизма, мистический опыт — это знание, но знание наиболее адекватное, которое не может быть выражено в словах. Мистицизм есть форма погружения в глубину, доказывающая, что человеческая реальность сложна и многомерна. Несмотря на то, что ее уровни связаны между собой и им присуще взаимопроникновение («то, что внизу, подобно тому, что вверху; то, что вверху, подобно тому, что внизу», — «Изумрудная Скрижаль», алхимический труд, приписываемый Гермесу Трисмегисту), они не тождественны друг другу, и их нельзя путать. Мистический опыт совмещает в себе «праксис» — специальную технику достижения экстаза — «гносис» — эзотерическое знание.
Взаимоотношения между мистицизмом и религиозной традицией двойственны. Хотя мистический опыт может быть связан с религией и быть выражен в образах и формах, принадлежащих канонической традиции, он может быть и совершенно неожиданным, и содержание его порой бывает очень далеким от традиционного.
При этом принципиально важное значение имеет так называемый эффект познавательной предрасположенности, когда, например, последователь Христа выражает свои эмоциональные и психические переживания в понятиях христианства, а современный человек — в космической терминологии.
Согласно представлениям К. Юнга, источником мистического опыта и вообще источником всех переживаний нуминозного (священного) является область коллективного бессознательного, а сами образы опыта при всех видимых различиях скрывают за собой одни и те же бессознательные структуры — архетипы. Набор архетипов остается одним и тем же, а традиция определяет лишь внешние формы образов. Иногда же образы приходят без традиционной оболочки», пугая новым и непривычным содержанием. В качестве примера Юнг приводит «видение брата Николая» — опыт католического монаха, воспринятый им как явление ему св. Троицы. Видение брата Николая по своему содержанию далеко отстояло от принятых традицией представлений о благости и любви, источаемых св. Троицей. Увиденное наполнило искренне верующего монаха таким ужасом, что он навсегда отпечатался на его лице, и облик брата Николая стал страшен для окружающих — такая безысходная тьма читалась в его глазах. По мнению Юнга, монах пытался объяснить самому себе и окружающим свой опыт в тех образах, которые были ему известны и вписывались в традицию — отсюда его вера в то, что ему явилась именно св. Троица. В действительности же ему открылось темное начало в нуминозном — та самая «темная природа в Боге», о которой говорил Якоб Бёме. И поскольку этот опыт далеко выходил за канонические рамки, у брата Николая не нашлось ни образов, ни слов, чтобы выразить его адекватйо. Сознание его не было готово принять содержание опыта.
Этот пример хорошо демонстрирует, насколько догматическая традиция церкви может быть далека от живого мистического опыта. Психологический тип мистика, который живет своими созерцанйями, плохо сочетается с требованиями церкви как социального института, в глазах общества наделенного монополией на религиозный опыт и его интерпретацию.
Институционализм и мистицизм чаще всего выступают как антагонисты. Хотя мистицизм является ядром индуизма и буддизма, в иудаизме, христианстве и исламе он остается периферийным течением. Как сказал Макиавелли о св. Франциске и св. Доминике, «они спасли религию, но разрушили церковь».
Основатели религий могут быть великими мистиками, но содержание их опыта может иметь не так уж много общего с догмами, верованиями и институциональными ограничениями, на которые ориентируются большинство верующих. Если мистики как абсолютное меньшинство верующих игнорируются или преследуются большинством, лишенным мистического инсайта, религиозная жизнь утрачивает интенсивность и обаяние. С другой стороны, этим «избранным личностям» нелегко вписаться в общество менее восприимчивых искателей покоя и религиозной рутины. Хотя всякий глубоко религиозный человек — в какой-то мере мистик, а мистик в конечном счете может быть только религиозным, диалог между мистиком и ортодоксами редко бывает удачным. Поэтому мистицизму присуща тенденция к высвобождению из оков организованной религии.
Мистический опыт образует единый мир с магией, теургией, молитвой, богослужением, метафизикой и теологией. Нелегко вычленить в этом единстве собственно мистическое, и тем не менее это необходимо. Несмотря на то, что элементы мистицизма содержатся в магии и оккультизме, его не следует отождествлять с оккультным знанием, с голосами и видениями. Подлинный мистик считает оккультные силы реальными, но для него они не представляют интереса, и он выступает против использования этих сил во зло.
Молитва и богослужение могут рассматриваться как элементы мистического опыта, но это его средства, а не сущность. Обычно молитва и богослужение являются как бы продолжением непосредственного опыта единения с Богом.
Теология, поскольку она строится по образцу науки, аналитична и дискурсивна; она пользуется точными и абстрактными формулировками. А мистицизм, подобно поэзии, связан с парадоксальным и необычным употреблением языка.
Мистический опыт приносит язык в жертву. Но эта жертва не означает упразднение языка. Язык выходит за свои собственные рамки, перестает быть языком отдельных вещей и становится языком целого. «Мистика надо читать, как поэта. Стихи не информируют, они вызывают отклик. Стихотворение часто несовершенно, если в нем слишком много сказано. Эффект стихотворения всегда выходит за рамки прямого смысла слов, и все же слова выражают то, что они не договорили. В поэзии сказанное и несказанное нераздельны. Так и в языке мистики».
В мистической литературе постоянно встречаются внутренне противоречивые выражения, вроде: «ослепительный мрак», «шепот молчания», плодность». Это доказывает, что не логическая речь, а скорее музыка является элементом, через посредство которого мы наилучшим образом воспринимаем мистические истины. Действительно, многие произведения мистиков представляют собой только музыкальные созвучия.
Некоторые мистики даже отказываются называть мистическое просветление знанием. От мистика требуется скорее незнание сенсорного и концептуального содержания сознания. Так, знаменитый теолог Фахр ад-Дин Рази пришел однажды к не менее знаменитому святому Наджм ад-Дину Кубре и попросил разрешения вступить на Путь под его руководством. Кубра поручил своему уполномоченному устроить Рази в келье и наказал последнему предаться в уединении молитве. Однако Кубра не остановился на этом — направив на Рази свою духовную энергии (тавадджух), он лишил его всех приобретенных им книжных знаний. Осознав, что из его памяти стираются все знания, которыми, он так гордился, Рази вскричал: «Я не хочу,я не хочу!». Опыт прекратился. И тогда Рази вышел из своей кельи и покинул Наджм ад-Дина Кубру.
Иной пример подобного рода касается Газали, который не скрывает, что, вступив на Путь и делая первые шаги, долго боролся со своим слишком жадным к знаниям интеллектом, дабы его разум был чист и мог воспринимать знание (илм), которое находится не в книгах, а проистекает непосредственно от того, Кто является Знающим.